тоже теперь некого бояться. Эх, был бы я моложе, все сначала мог бы начать, а теперь что? Я был у озерских нанай, подружился с Чонгиаки Ходжером. Хороший старик, добрый человек. Ты не знаешь, здоров он?
— Не знаю.
— Добрейший человек… Я у него останавливался, пушнину хорошо обменял. А охотники были должники болонского У… Эх, был бы моложе!
Невыносимая горечь и обида звучали в голосе обнищавшего торговца, и Пиапон от души пожалел его. Он нутром своим догадывался, что в молодости и в зрелые удачливые годы этот старец навряд ли отставал в хитрости и обмане от других алчных торговцев, его выразительные острые глаза выдавали его характер.
«Был бы моложе, в хунхузы пошел бы», — подумал Пиапон.
— Не знаю я озерских, — сказал он вслух и отошел к своим.
В это время на берег вышел в сопровождении нескольких слуг чернобородый толстяк с расплывшимся жирным лицом. Богатый халат его был расшит нанайским орнаментом.
— Это дянгиан, — прошептали всезнающие болонцы.
Тучный дянгиан раскланялся с торговцами, с охотниками и сказал по-маньчжурски:
— Храбрые удачливые охотники, я рад приветить вас в нашем городе, вы наши гости, мы ваши слуги. Сегодня вечером вас всех приглашаю к нам в гости.
Пиапон напряженно прислушивался к речи дянгиана и, к своему удовольствию, заметил, что понимает маньчжурскую речь, большинство слов совпадали с нанайскими.
Дянгиан откланялся и величественно удалился.
Торговцы опять окружили охотников, каждый приглашал остановиться в своем доме, сулил мягкую мандаринскую постель, сытную еду и неограниченную выпивку.
Американ шнырял между ними, выискивал кого-то и наконец разыскал нужного ему торговца. Средних лет китаец, ровесник Американа, с азиатской вежливостью пригласил охотников к себе.
Поместил он своих гостей в отдельном просторном доме, видимо, построенном специально для приезжих.
— Живите, храбрые люди, ни о чем не беспокойтесь, еда у вас готовая, ешьте сколько влезет, пейте сколько сможете, — говорил китаец сиплым, будто простуженным голосом. — Вы мои гости, а я ваш слуга. Да, не забудьте, сегодня вас пригласил городской дянгиан. Знаете, наверно, что надо ему нести?
— Знаем, — за всех ответил Американ.
До приема оставалось немного времени, и охотники начали переодеваться в свои новые нарядные халаты. Американ переодевался рядом с Пиапоном.
— Ты взял с собой того соболя? — спросил он.
Пиапон хмуро взглянул на Американа, и его взгляд сказал: «Да, я взял того соболя, взял, потому что ты настоял». Речь шла о соболе, которого десять лет назад Пиапон поймал в капкане и которого Американ умело подчернил сажей. Десять лет шкурка пролежала в кожаном пушном мешке, и десять лет, даже в тяжелые годы, Пиапон не предлагал ее торговцам. В каждую весну, когда отвозил пушнину торговцу Салову, он подолгу разглядывал эту подделку и всегда удивлялся ловкости и умению Американа: за десять лет шкурка совершенно не изменилась, мех по-прежнему чернел и искрился, любой торговец принял бы этого соболя по высокой цене.
— Ты Заксор и в подарок должен нести двух соболей. Прихвати того, подари дянгиану, они все равно ничего не поймут.
— Как-то нехорошо, люди нас так хорошо встречают, а мы их обманывать станем.
— Дурак ты, даром ведь отдаешь.
— Все равно нехорошо…
— Десять лет в сундуке держал, еще сто лет хочешь хранить! Прихвати с собой и подари, — еще раз повторил Американ. — Хорошие соболи самому пригодятся.
Охотники переоделись в новые, разукрашенные разноцветными узорами халаты, обувь, туго переплели косички и пошла гурьбой на прием. Каждый из них нес за пазухой подарок городским властям. С давних времен приезжие охотники приносили властям эти подарки, которые ими принимались как дань. Из всех нанайских родов только Бельды считались самыми близкими к маньчжурам, и потому они платили дань одним соболем, другие дальние роды — двумя.
Пиапон прихватил раскрашенного соболя, и ему казалось, что этот соболь жжет его грудь.
— Не выдай себя, будешь волноваться, узнают, — поучал его Американ. — Стой на коленях и отбивай поклоны, пока не примут. Понял? Старики рассказывают, что они часто в таких случаях принимают плохих соболей. Не робей только, — Американ толкнул кулаком в бок Пиапона и рассмеялся. — Смотри, Холгитон надел шляпу халады.
Высокий Холгитон, ссутулившись, шагал сзади них, на голове его красовалась плоская шляпа с узкими полями, с прицепленным круглым красно-коричневым знаком старшины нескольких стойбищ.
Американ замедлил шаг и, когда Холгитон поравнялся с ним, спросил:
— Зачем ты надел знак халады?
— Отец носил и я надел, — недружелюбно ответил старик.
— Чего на грудь не прицепил знак русского старшинки?
— Сам знаю, что делаю.
— Халада! — засмеялся Американ. — Знаешь, халада, сколько тебе придется соболей в подарок принести?
— Не твои соболи, мои.
— Ну и неси, даром отдавай!
Американ махнул рукой, зашагал шире, догоняя передних.
Прием проходил в большом здании с причудливой крышей. Охотников ввели в просторный мрачный зал. Кругом горели свечи. В конце зала на высоком кресле сидел градоначальник в богатой китайской одежде, расшитой золотом и всякими блестками. Его окружали помощники, высокопоставленные чиновники, все они были разодеты пышно и торжественно. Пиапон видел только худое длинное лицо градоначальника и верхнюю часть халата.
С правой стороны градоначальника неподвижно, словно каменные изваяния, стояли китайцы. Над ними было развернуто широкое полотно знамени. С левой стороны градоначальника сгрудились чернобровые, с жесткими непроницаемыми лицами солоны.[17] Знаменем им служила густая ветвь кедрача. Солоны одеты в простые дабовые халаты, расшитые бледными, невыразительными узорами.
Пиапон во все глаза разглядывал высоких представителей власти, пытался запомнить их наряд, расцветки знамени, выражение лиц и не слушал наставлений маньчжура, которому было поручено пронести весь церемониал приема.
Из свиты градоначальника вышел знакомый охотникам толстяк и повторил то же слова, что говорил на берегу. Потом началось преподношение подарков. По старому установившемуся порядку первыми подносили подарки старшины родов, нескольких стойбищ и отдельных стойбищ — халада, гасианда, сидихэ.
Из столпившейся кучи охотников рода Бельды вышел распрямившийся, помолодевший на нисколько лет Холгитон. Из груди халата он вытащил бумагу, много лет назад выданную маньчжурами его отцу и бережно хранимую им всю свою жизнь.
— Что, халада? — изумленно спросил по-маньчжурски градоначальник. — Ты халада? Сейчас, при русских, халада?
— Отец его был халада, — ответил за Холгитона толстяк.
Градоначальник сам прочитал документ и торжественно сказал:
— Закон древних гласит: сын халады остается после смерти отца халадой. Ты халада, храбрый человек.
Холгитон вытащил из-за пазухи четыре соболиные шкурки и бережно положил на стол, стоявший перед градоначальником. Четыре соболя — таков подарок нанайского старшины нескольких стойбищ маньчжурскому дянгиану.
