встречу с Онагой, любовь к ней, считал обыкновенным делом. А теперь все получалось по-другому, все необычно. Никто никогда не рассказывал, что любовь может быть такой непонятной и страшной.
«Я трус, и все дело во мне», — горько думал Гида.
Кета с этом году запаздывала. Те небольшие косяки, которые вошли в устье Амура, поднимались в беспорядке, выбирая протоки, где слабее было течение, а большая часть поднималась прямо по затопленным лугам. Рыбаки, ставившие на этих лугах сети, нередко ловили по две-три кетины на сетку.
Рыбаки в день по три, пять раз закидывали невод, но ловили только на уху и потому больше отдыхали, выжидая, когда начнется рунный ход рыбы. И в эти дни в гости к родителям и Токто приехал Богдан на новой оморочке из досок, сделанной Пиапоном.
Рыбаки окружили оморочку, разглядывали, прощупывали, потом столкнули на воду и поочередно прокатились на ней, испытывали плавучесть, ходкость. Все в один голос заявили, что дощатая оморочка нисколько не хуже берестяной, она легка, маневренна, хорошо скользит по воде. Пришли к выводу, что новая оморочка, пожалуй, поднимет полтора средних лося, тогда как на берестянке можно вывозить только одного. Это важное преимущество, решили охотники. Понравились и маленькие весла, ведь на берестянке не прикрепишь уключин. А весла — когда встречный ветер или сильное течение — очень пригодятся.
— Наверное, большой мастер этот брат Идари, — говорили охотники, — никто еще не делал из досок оморочку, а он взял и сделал. Да как хорошо сделал!
Между тем Богдан, красный от смущения, вырывался из объятий матери и Кэкэчэ. Пота с Токто посмеивались в стороне, потом по очереди расцеловали юношу в пунцовые щеки, посадили на кабанью шкуру.
— Соскучился? — спросила Идари.
— Некогда скучать, — солидно, по-мужски ответил Богдан и вызвал улыбку мужчин.
— Ну, как учение? — спросил Пота.
— Хорошо, я уже все буквы знаю. Умею медленно читать и писать.
Богдан, позабыв о солидности, по-мальчишески, хвастливо стал рассказывать о своих занятиях с учителем Павлом Григорьевичем Глотовым, расхваливал его. Потом Пота начал разговаривать с ним по- русски и должен был сознаться, что сын так преуспел в познании русского языка, что ему уже за ним не угнаться.
— Он как русский говорит.
— Вот и хорошо, теперь ты будешь меня учить русскому языку, — сказал Токто. — После рыбалки возвращаешься на Харпи?
— Нет, не могу. Учитель говорит, что грамоте учиться надо долго, несколько лет.
Богдан стал рассказывать няргинские новости о Полокто, Пиапоне, жителях большого дома, где они рыбачат, как ловится у них кета. В хомаран зашел Гида, сдержанно поздоровался с Богданом и сел рядом. Богдан сразу заметил, как похудел и почернел его друг, видно, амурское солнце жарче харпинского, да и ветры тут крепче.
Гида молча слушал Богдана. После праздничных пельменей и продолжительного чаепития он увлек друга из хомарана в редкие кусты шиповника и повалился на теплый, пригретый скупым сентябрьским солнцем песок. Богдан сел рядом.
— Богдан, друг мой, помоги, голова кругом идет!
— Что такое? В чем помочь? — испугался Богдан.
И Гида, заикаясь, рассказал о своей новой непонятной любви к красавице Гэнгиэ, признался в трусости и попросил друга сходить к девушке и передать ей, что он, Гида, будет ее поздно вечером ждать возле ее хомарана. Пусть она выйдет к нему. Богдан выслушал и спросил:
— А Онага? Ты же любил ее, хотел жениться, с отцом даже поссорился.
— Ну, хотел жениться, ну, поссорился! Она замужем и пусть живет с ним.
— Как замужем? — удивился Богдан.
— Ее четырехлетней отдали замуж, — объяснил Гида, — после кетовой путины за ней муж приедет. Поможешь или нет?
— Если Онага замужем, что же делать — помогу тебе, — просто ответил Богдан. — Где живет Гэнгиэ?
— Ты только ей одной передай, при посторонних не говори. Понял? Ой, Богдан, она самая, самая красивая!
«Красивая, красивая, — передразнил про себя Богдан, — влюбляется во всех девушек, а сам слова не может сказать!» И вспомнил Богдан о своей тайной любви к дочери Пиапона, Мире, вспомнил и покраснел, оглянулся на Гиду — не понял ли тот его мысли?
Рядом с хомараном Лэтэ в кустах стоял большой котел, и возле него хлопотала в простеньком летнем халате девушка в кожаных олочах на ногах. Богдан взглянул на нее и удивился, он никогда не видел нанаек со светлыми волосами.
«И правда, необыкновенная», — подумал он. Встретился о ее черными глазами, улыбнулся. Девушка тоже улыбнулась.
— Я от Гиды, — сказал Богдан, разглядывая девушку. — Он просил, чтобы ты вышла поздно вечером, он тебя будет ждать.
— Сам не мог сказать? — спросила девушка мягким, грудным голосом.
— Он стесняется.
Гэнгиэ длинной палкой помешала в котле варево для собак.
— Выйдешь? — спросил Богдан. — Гида хочет знать.
Девушка вдруг вытащила из-за пазухи небольшой сверток и подала Богдану.
— Передай ему, — прошептала она.
— А что это? — удивился Богдан.
— Ах, какой ты! — совсем смутилась Гэнгиэ. — Передай ему.
Богдан еще раз взглянул на пунцовое от смущения лицо девушки и попрощался.
«Ну и хорошо, — подумала Гэнгиэ, — все равно мама заставила бы самой подарить».
Гэнгиэ не думала одаривать будущего мужа подарками, она даже и не знала, что жениху надо что-то дарить. Но мать заставила ее вышить кисет, разукрасить самыми красивыми узорами, для этого она не пожалела шелковых ниток и бисера. Кисет Гэнгиэ шила несколько дней, за это время мать сама готовила еду, кормила собак, носила воду, ездила за дровами с соседскими женщинами, потому что весь плавник и сухостой рядом уже были сожжены.
— Он твой жених, тебе с ним жить всю жизнь, — говорила мать, рассматривая узоры на кисете. — Пусть он видит, что ты не только красива, но еще и большая мастерица. Наши мужчины только на первых порах любуются красотой женщины, а потом они смотрят, что делают наши руки. Хорошо готовишь еду — хорошо. Хорошо вышиваешь — еще лучше. Не покладая рук хлопочешь по дому — очень хорошо. Вот такие наши мужчины.
Кисет, кажется, вышел неплохой, даже отец похвалил и сказал, что не знал, какая у него дочь мастерица. Потом сделал обиженное лицо и добавил, что, конечно, она не стала бы для него так стараться. Но то была шутка отца, радующегося будущему удачному замужеству дочери.
…Богдан прибежал на то место, где оставил Гиду.
— Вот тебе, — Богдан отдал ему сверточек.
— Что это такое? От кого?
— От нее.
Гида дрожащей рукой развернул сверток и вытащил расшитый бисером красивый кисет. Юноша задохнулся от охватившего его волнения. Потом он обнял Богдана и стал с ним бороться, повалив на мягкий песок.
— Сдаюсь, Богдан, обожди, — опомнился Гида. — Весь кисет помяли.
Гида сел и стал разглядывать узоры.
— Если бы она понимала грамоту, она тебе этим бисером написала что-нибудь, — сказал Богдан.
Но Гида пропустил мимо ушей замечание друга, он разглядывал узоры и за ними видел нежную любимую Гэнгиэ. И зачем ему грамота, когда рядом с ним Гэнгиэ, его любовь, его жизнь!
Вечером в сумерках рыбаки сделали последний контрольный замет и вытащили двенадцать кетин,