Богдан быстро собрал хворост, разжег костер и начал в кружке таять снег. Подошел Пиапон, сел возле костра и закурил. Когда подошла собака, он прикрикнул на нее, приказал, чтобы караулила зверя. А раненый великан стоял на четырех широко расставленных ногах и смотрел на костер, на охотников. В глазах его полыхало пламя охотничьего костра, в боку торчала рукоятка ножа. Богдан смотрел на лося и не чувствовал ни угрызения совести, ни жалости: он хотел есть.
— Сколько он может стоять? — спросил он.
— Всю ночь и еще день, — ответил Пиапон.
— Мы будем у костра ждать?
— Зачем? У нас есть еще один нож.
Вода в обеих кружках закипела. Богдан заварил чай. Охотники, обжигаясь, наслаждались густым крепким чаем. А лось все стоял. В глазах его не было ни злости, ни жестокости, была только беспредельная тоска умирающего.
Пиапон закурил трубку. В тайге, между высокими деревьями всегда раньше времени наступают сумерки. Богдан смотрел на лося, на сторожившую собаку — они явственнее, чем днем, чернели на белом девственном снегу, даже кровь выступала ярче. Так бывает, когда только что наступают сумерки.
— Темнеет, — сказал Богдан и подумал, что надо собрать хворост, пока совсем не стемнело: все равно придется ночевать здесь, ждать смерти лося.
Пиапон выкурил трубку, выбил пепел и засунул за пазуху.
— Надо кончать… — промолвил он, вставая.
Богдан дошел до своего утоптанного лыжами места, взял шест, посмотрел на Пиапона, как он протаптывает тропинку к лосю.
Собака, увидев приготовления хозяев, опять начала беспокоить лося: зверь по-прежнему стоял на месте и смотрел на костер, на Пиапона, он будто чувствовал в нем главного своего врага. Собака подбежала сзади, схватилась за ногу, и тогда только великан, пошатываясь, обернулся к Богдану. Богдан начал швырять палками в него, махать шестом. И вдруг Богдан с ужасом увидел подходившего к лосю Пиапона с ножом в руке.
— Аа-а! Аа-а! — кричал Богдан, и его крик будил приготовившуюся ко сну тайгу. «А-а-а! А-а-а!» — неслось от сопки к сопке, от распадка к распадку.
Богдан, сам не замечая того, шаг за шагом тоже приближался к лосю, кричал от страха и махал шестом.
Пиапон вплотную подходил к лосю, шаг, еще шаг.
— Дедушка!!! Дедушка!! — закричал Богдан.
Пиапон вдруг рысью вскочил на лося и начал бить ножом в бок.
Лось прыгнул, Пиапон чудом удержался на нем, и, когда зверь поднял в прыжке голову, он всадил нож в горло. Таежный великан рухнул на снег в конце прыжка. Богдан не видел ни зверя, ни Пиапона. Он плакал.
— Ты чего! Разве в тайге охотники плачут?
Перед ним стоял Пиапон и вычищал снегом кровь с ножа.
— Собирай побольше дров, — строго сказал он.
Богдан только сейчас понял, что он плачет. Он вытер слезы и пошел собирать хворост.
Непроглядная черная ночь опустилась на тайгу, но дрова были уже заготовлены, Пиапон закончил разделывать лося. Оба охотника сели возле жаркого костра и начали есть сырую печень, почки, костный мозг. На вертеле поджаривалось мясо, в кружках заваривался чай.
— Так мы и живем, — сказал Пиапон. Он чувствовал, как Богдан стыдится своих слез. — Такова наша жизнь охотничья, — повторил он.
Богдан смотрел на пламя костра, переворачивал мясо на вертеле.
— Дедушка, я испугался, — сказал он.
— Лось уже умирал, и нечего было его бояться.
— Я смотрел на тебя, на лося, потом все исчезло, и я увидел большого деда в проруби…
Пиапон удивленно взглянул на племянника.
— От испуга это. Большой дед твой однажды во время наста так же заколол лося. Мы тогда голодали.
Слова Пиапона немного успокоили Богдана.
Ночь охотники переночевали возле костра, на следующий день вместе с зятем Пиапона, который добыл одного кабана, перевозили мясо. Погода в эти дни улучшилась, снег затвердел, соболи протаптывали распадки, ключи, и охотники выставили самострелы, капканы. Началась охота, потянулись однообразные дни, похожие один на другой. Редко выдавались счастливые дни, когда в самострелы попадался соболь, кто-нибудь подстреливал кабана или кабарожку с ее драгоценной струей.
Однажды в конце месяца агдима,[57] вернувшись в зимник, Пиапон встретил незнакомца, он лежал возле остывшего камина и стонал. В зимнике было темно, Пиапон зажег жирник. Незнакомец не проснулся. Пиапон подошел к нему, разглядел обувь, одежду и сразу догадался, что пришелец — житель морского побережья, он или нивх, или ороч. Скорее всего, это был ороч, потому что скупые узоры на его унтах из облезлой нерпичьей шкуры походили на нанайские, халат был почти нанайский. Орочи женятся часто на нанайках, и нанайские женщины шьют мужьям нанайские халаты, унты, украшают их своими амурскими узорами. Пиапон вышел из зимника, осмотрел лыжи пришельца и совсем убедился, что гость его — ороч.
Он наколол дров, занес их и затопил камин. Незнакомец застонал, приподнялся и, увидев Пиапона, поздоровался.
— Сородэ.[58]
— Сородэ, — ответил Пиапон. — Болеешь?
— Заболел. Еле на ногах стою.
— Лежи, я сейчас чай заварю.
Вернулся Богдан, увидев незнакомца, насупился. За ним появился зять Пиапона, он принес кабаргу. Охотники сели вокруг камина, начали пить чай.
— Как тебя зовут? — спросил Пиапон гостя.
— Акунка я, Кондо, — ответил ороч.
— Наверно, ты с реки Тумнип?
— Рядом живу.
— Сейчас откуда идешь?
Гость неопределенно махнул рукой, мол, оттуда. Пиапон не понял, но не стал переспрашивать. Его удивил Акунка, он имел лыжи, ружье, полупустую котомку и больше ничего. Раньше Пиапон встречал орочей, не одного и не двух, те жили, как и многие охотники, в хвойных шалашах, имели нарты, провизию, собак.
Пиапон сказал Богдану, чтобы он сварил хорошую кашу с фасолью. Богдан разделся, прополз возле гостя в изголовье своей лежанки, достал туески с крупой и фасолью и начал насыпать в кастрюлю. Ороч курил трубку, отвечал на вопросы Пиапона.
Когда Богдан стал насыпать крупную, будю разукрашенную фасоль, он схватил Богдана за руку.
— Нэку! Продай мне, — задыхаясь, проговорил он, — продай, у меня есть один хороший соболь. Отдаю его. Продай одно лекарство.
Акунка выбрал одну красивую фасолинку. Руки его дрожали.
— Вот эту продай. Я не обманываю, у меня есть соболь…
— Я не продаю… — пробормотал Богдан.
— Продай, соболя отдаю.
— Это не лекарство, Акунка, это еда, — сказал Пиапон. — Я же сказал, кашу будем варить.
Пиапон достал туесок, взял горсть фасоли и отдал орочу.
— Это мне?! Это все мне отдаешь? — спросил Акунка.
— Да. Бери.
— Неужели ты такой щедрый человек! Здесь же много соболей, каждое лекарство стоит одного соболя.
