Слишком долго затянулась эта борьба. Лет десять назад Пиапон бесстрастно наблюдал за этой борьбой: ему было совершенно безразлично, когда встанет Амур, потому что он никуда не спешил. Он и сейчас никуда не спешил, но нынче он очень хотел, чтобы быстрее застыл могучий Амур.
«Безлюдный Амур, что тайга без зверей, — думал он. — Амур без людей, что мертвец в гробу. Он оживает только тогда, когда обозы потянутся по нему, когда колокольчики ямщиков зазвенят среди торосов».
Если бы кто спросил его, почему он так думает, то Пиапон, пожалуй, не смог бы ответить. Наверно, сказал бы, что просто хочет видеть людей, хочет услышать новости. Теперь времена настали другие. И новости не те, что приходили лет десять назад из соседнего стойбища. Умер такой-то старик, родился сын у такого-то охотника, шаман спас такого-то охотника, случилась ссора между двумя такими-то большими домами, вымерло стойбище на такой-то реке, молодой охотник увел такую-то… Теперь такие новости волнуют только родственников, друзей, не захватывают как раньше все стойбище, не становятся предметом обсуждения всех взрослых жителей стойбища.
Теперь люда ждут известий от таких отдаленных мест, о которых раньше и слышать не слышали, и во сне не видели; ждут новостей из больших городов с низовья и с верховья Амура — Николаевска и Хабаровска.
Летом хорошо, что ни день приезжали люди в стойбище или няргинцы сами ездили в Малмыж и привозили ворох новостей, летом пароходы ходили, развозили людей, а с ними и всякие слухи.
Шумит Амур, не хочет сдаваться могучий Амур. Всему свое время. А жаль. Больше месяца грохочет он и не пропускает в стойбище ни одного человека. А кто же привезет известия? Сорока на хвосте? Она может только сплетни переносить из одного стойбища до другого…
Разносят же русские эти новости с низовьев Амура до верховьев, а оттуда, говорят, на запад, туда, где солнце запаздывает чуть ли не на целый день.
Пиапон слышал об этих местах, там жил и теперь, наверно, живет его друг Павел Глотов, которого прозвали нанай Кунгасом. Убежал Кунгас два года назад в этот же месяц, как только Амур был побежден морозами. Что он теперь делает? Боролся против царя, а царя уже нет почти год. С кем он теперь борется? Пиапон помнит тот теплый мартовский день, когда зазвенели возле его дома колокольчики ямщицких лошадей. Когда он вышел на улицу, Митрофан, привязав лошадей, направлялся к крыльцу. Полы его длинного тулупа мели снег.
— Думал не застану тебя, — сказал Митрофан после приветствия. — Ты что же, совсем ушел с лесозаготовок?
— Зачем совсем? — усмехнулся Пиапон. — Приехал отдохнуть, рыбу половить для лесозаготовителей.
Пиапон с самой осени работал на лесозаготовках на озере Шарго, где Санька Салов поставил лесопильную машину. Санька, которого теперь все величали Александр Терентьич, год назад уехал жить в Николаевск, а на лесопильном заводе оставил управляющего. Александр Терентьич Салов стал одним из крупных рыбопромышленников Нижнего Амура, во время кетовой путины на его двух семиверстных заездках, на рыборазделочных плотах, в засольных цехах работали тысячи людей. Лесопильный завод по сравнению с этими заездками ничего не стоил неожиданно разбогатевшему Салону, и он переехал в город, ближе к заездкам, к рыбозаводам.
Вместе с Пиапоном на лесозаготовках трудились няргинцы, которые отказались от зимней охоты. Полокто с артелью продолжал работать. Ближе к весне лесозаготовители стали испытывать затруднения с продовольствием, в ларьке исчезли мясо, мука и крупа. Недовольные рабочие требовали продовольствия. Тогда управляющий решил организовать свою рыболовецкую артель, она должна была снабжать лесозаготовителей свежей рыбой. Услышав об этом, няргинцы сами ушли с лесозаготовок, занялись рыбной ловлей. Пиапон был среди них.
— Рыбу буду продавать лесозаготовителям, сделаюсь торговцем, — смеялся Пиапон, помогая Митрофану сиять тяжелый тулуп.
Митрофан разделся, подсел к столу, огляделся. Аккуратно постеленные кровати, сделанные его и Глотова руками, стояли в глубине дома. Табуреты, стол, пышущая жаром русская печь — все это сделано его руками. Он с удовольствием оглядел дом и про себя отметил — чище стали жить. По середине пола ковылял на кривых ногах двухлетний мальчик и хозяйственно собирал с пола мусор и отправлял в рот.
— Брось! Тьфу! Тьфу! — кричала на него Хэсиктэкэ.
— Вырос, охотник, — улыбнулся Митрофан. — Но зачем же все в рот отправлять?
Он погрозил мальчику пальцем, вытащил кисет и неторопливо стал набивать трубку. Пиапон видел, что Митрофан чем-то озабочен.
— Не знаю, Пиапон, хорошая это новость или нет, — начал он говорить, раскурив трубку. — Наши ссыльные, те, которые все время твердили: «Убить нужно супостата! Стрелять!» Они рады. Но отец, когда услышал эту весть, сильно разволновался. Слег. Болеет старик. Не один он разволновался, многие волнуются.
— Что случилось, говори яснее! — потребовал Пиапон.
— Царя не стало.
— Умер?
— Нет, ушел, отказался от власти.
— Сам отказался? — удивился Пиапон.
— Дождешься, чтобы сам отказался. Заставили.
Пиапон помнил рассказ Павла — Кунгаса о злодеяниях царя и никак не мог понять, почему разволновался старик Колычев при известии о его свержении. Об этом он и спросил Митрофана.
— Как не понимаешь? — ответил Митрофан. — Он всю жизнь верил царю. Ты же знаешь, нам всем говорили: бог на небе, царь на земле. И вдруг без царя остались…
— Ты тоже волнуешься, что ли?
— Я? — Митрофан задумался и ответил: — Отец заболел — это волнует. А царь? Что царь? Умные люди говорили, не будет царя — жизнь станет лучше, всяких дармоедов-нахлебников не станет. Глотов Павел да его друзья говорили, свергнем царя — война закончится. Мне что царь? Я о сыне думаю, об Иване. Кончится война — сын вернется домой. Где-то там с германцами воюет.
Вот с того теплого мартовского дня все и началось, что ни день — новости? Одна интересней другой. В Хабаровске, в Николаевске, на Сахалине, во Владивостоке (города-то какие, не выговоришь даже) менялись власти, народ волновался. А война все не кончалась, говорили, что новые люди у власти не хотят кончать войну, они хотят воевать до победы. Теперь говорили, чтобы закончить войну, надо изгнать тех людей у новой власти и захватить власть рабочим и крестьянам.
Пиапон часто выезжал в Малмыж, слушал эти известия, и голова его пухла от всяких мыслей. А тут еще Митрофан с Надеждой совсем перестали получать письма от сына, и Надежда сохла с горя.
— Вот вам и жизнь без царя, — твердил старый Колычев, — Все пошло прахом без самодержца нашего. Это что, еще натерпитесь, помяните мое слово. Бог на небе не потерпит…
Пиапон совсем растерялся, он ничего не мог понять, что происходит вокруг, и никто толком не мог ему объяснить. Пиапон нутром чувствовал, что на земле поднялась невиданная пурга, она крутила снежные вихри, и снежная крошка слепила людям глаза, вой пурги сводил людей с ума. Нет, не совсем так, не снежные вихри крутила пурга, крутила она человеческие жизни, человеческие судьбы. Все, что слышал Пиапон, было не понятно, не ясно. Даже то, что происходило в семье Колычевых, было не ясно. Старик Колычев стоял за царя горой и молился за него, сын его Митрофан против царя, а сын Митрофана — Иван воюет с германцами. Знает ли он за что воюет? Может, знает: он среди грамотных людей находится. Вот и разберись, в семье трое мужчин, и все по разному пути идут.
Пиапон смотрит на медленно движущиеся льды по середине Амура и думает, что как бы ни был могуч Амур, все же он вынужден будет сдаться морозам, какая бы пурга не поднялась на земле, она прекратится когда-нибудь и наступят ясные, солнечные дни. Может, сейчас уже установилось спокойствие на земле, закончилась война, наладилась жизнь, сын Митрофана возвратился домой. Все может быть. Но пока Амур не встанет, Пиапон так и будет находиться в неведении.
Томился неизвестностью и Богдан. Он уже несколько раз порывался сходить на лыжах в Малмыж, но каждый раз его удерживал Пиапон: лед на протоке был тонок и было опасно пробираться по нему.
