неплохо. Ну а что до того, будто наш «Мортзестус» сглазили, так это чушь собачья! Я плавал на многих судах, про которые говорили, будто на них водится нечисть, и кое-кто там действительно водился, да только это были не призраки. Помню, служил я на одном корыте, так там, бывало, сменишься с вахты, ляжешь на койку и вертишься, вертишься — глаз не сомкнешь, пока все швы в матрасе не перещупаешь, да эту дрянь не передавишь. А бывало…
Но тут по другому трапу на бак поднялся младший матрос, который должен был сменить Джаскетта, и старик принялся ругаться, отчего тот не явился раньше. Матрос что-то бормотал в ответ, но я не расслышал его слов, поскольку в этот момент мой затуманенный дремотой взгляд внезапно выхватил из темноты нечто непостижимое и невероятное! Чуть дальше по направлению к корме, почти напротив грот-мачты, я увидел человеческую фигуру, которая преспокойно шагнула на палубу через фальшборт. Я был так поражен, что сам не заметил, как вскочил и, вцепившись в поручень, уставился в ту сторону.
Так я и стоял, пока за моей спиной не раздался чей-то голос. Это был Джаскетт, который шел на ют, чтобы сообщить второму помощнику имя сменившего его матроса.
— Что это с тобой, дружище? — спросил он, с любопытством глядя на мое напряженное лицо.
Но к этому моменту фигура — чем бы она ни была — уже растворилась в тени на подветренном борту.
— Ничего, — коротко ответил я, ибо был слишком потрясен увиденным, чтобы сказать что-то еще. Кроме того, мне необходимо было подумать.
Джаскетт поглядел на меня с еще большим любопытством, но только пробурчал что-то себе под нос и двинулся дальше.
Еще почти минуту я оставался на месте, пристально вглядываясь в темноту, но так и не обнаружил ничего странного. Тогда я медленно пошел к корме и остановился, лишь миновав камбуз. Отсюда хорошо просматривалась вся палуба, но я снова не увидел ничего, кроме теней, отбрасываемых раскачивавшимися в лунном свете снастями.
Джаскетт снова прошел на нос и нырнул в кубрик, и я остался на палубе один. И пока я стоял, напряженно вглядываясь в сумрак на подветренном борту, мне на память внезапно пришли слова Уильямса: «Слишком много теней». Тогда я не понял, о чем он, но сейчас объяснения мне уже не требовались. Похоже, тени на судне действительно имелись… Размышляя об этом, я отчетливо понимал, что, если хочу сохранить рассудок, мне необходимо раз и навсегда решить для себя, существовала ли замеченная мною призрачная фигура на самом деле, или это была игра воображения. Здравый смысл подсказывал, что это, скорее всего, просто греза — короткий сон, который я увидел, когда незаметно для себя задремал, однако в глубине души я понимал, что промелькнувшая в темноте призрачная фигура гораздо реальнее, чем я пытался себя уверить. И, чтобы проверить истинность этого последнего утверждения, я решительно шагнул в самую густую тень, но там не было ничего и никого.
Это меня подбодрило. Здравый смысл продолжал твердить, что явление странной тени я просто вообразил, выдумал. Подойдя к грот-мачте, я заглянул за окружавшую ее кофель-планку[68] и в помповое отделение, но и здесь ничего не увидел. Тогда я направился к юту.[69] Под срезом кормовой надстройки было намного темнее, чем на палубе, но когда я огляделся по сторонам, то убедился, что и здесь никто не прячется, и осмелел еще больше. Оставались, правда, еще ведущие на ют трапы, но я довольно быстро сообразил, что второй помощник или дежурящий у судового колокола хронометрист непременно заметили бы любого, кто поднялся бы к ним наверх.
Прислонившись к переборке, я еще раз обдумал ситуацию, посасывая погасшую трубку и не спуская глаз с палубы. Наконец я закончил размышлять и, придя к неким утешительным для себя выводам, громко сказал: «Нет!» Потом мне в голову пришла еще одна мысль, и, пробормотав что-то похожее на «Если только она не…», я шагнул к фальшборту и, перегнувшись через планшир, поглядел вниз, но в воде ничего не было, и я, круто развернувшись, бодро промаршировал на нос. Здравый смысл одержал убедительную победу; теперь я был убежден, что у меня просто разыгралось воображение.
Я как раз добрался до левого люка, ведущего в носовой кубрик, и уже собирался спуститься вниз, когда что-то заставило меня обернуться. Бросив взгляд через плечо, я вздрогнул: примерно на полпути к корме в колышущемся лунном свете, заливавшем палубу позади грота, маячила размытая, призрачная фигура.
Это была та самая фигура, которую я только что приписал игре своего воображения. Должен признаться, что, увидев ее вновь, я был потрясен. Откровенно говоря, я испугался. Теперь я знал, что возникшая передо мной в призрачном лунном свете фигура не является плодом моей фантазии. Это был человек. Ничего сверх этого я сказать не мог, ибо свет луны и движущиеся тени парусов и канатов не позволяли разглядеть его как следует.
Пока я стоял, пораженный нерешительностью и ужасом, мне в голову пришла спасительная мысль, что, быть может, это дурачится кто-то из матросов. О том, какова могла быть цель этого розыгрыша, я даже не задумался. Тогда я готов был поверить в любое объяснение, какое мой здравый смысл нашел бы достаточно правдоподобным. Испытывая невероятное облегчение, я даже нашел в себе силы удивиться, как раньше не подумал о подобной возможности. Понемногу набравшись мужества, я обвинил себя в том, что пошел на поводу у собственного воображения; в противном случае я бы, конечно, додумался до этого объяснения раньше и не пережил бы столько неприятных минут. Теперь мне было все ясно, но — вот странность! — я вдруг обнаружил, что по-прежнему боюсь пойти на корму и выяснить, кто затеял эту не слишком удачную шутку. С другой стороны, меня смущала мысль, что если сейчас не сделаю этого, значит, я ни на что не гожусь, и меня остается только вышвырнуть за борт как ненужный балласт. Поэтому я все же двинулся вперед, хотя, как легко догадаться, не слишком торопился.
Я преодолел уже половину разделявшего нас расстояния, но странная фигура по-прежнему виднелась на палубе у грота, безмолвная и неподвижная, и только блики лунного света и тени от канатов плавно скользили по ее плечам каждый раз, когда «Мортзестус» слегка кренился на небольшой волне. Помню, я пытался вызвать в себе чувство удивления. В самом деле, если этот маскарад затеял кто-то из матросов, то он наверняка слышит мои шаги; почему, в таком случае, он не пытается скрыться, пока у него есть такая возможность? Почему, наконец, он не спрятался раньше?.. Эти и другие вопросы так и теснились в моей голове, но, гонимый странной смесью сомнения и уверенности, я не останавливался, и расстояние между нами продолжало сокращаться. Вот я уже миновал камбуз; до странной фигуры оставалось шагов двенадцать, когда она вдруг повернулась и, в три прыжка достигнув борта, перебралась через него и исчезла в море.
Я бросился к борту и посмотрел вниз, но ничего не увидел; только тень нашего корабля скользила по залитой лунным светом глади моря.
Не знаю, сколько времени я в растерянности смотрел на ленивые волны, наверное — не меньше минуты. В голове у меня не было ни одной мысли — одна ужасная пустота. То, чему я только что стал свидетелем, явилось страшным подтверждением неестественности происходящего — всего того, что я только недавно объявил игрой воображения. Думаю, на некоторое время я вовсе лишился способности рассуждать логично и трезво, был словно оглушен и ничего не соображал.
Как я уже говорил, прошла минута или две, а я все стоял у борта и глядел на воду внизу, словно тщась проникнуть взором в тайну, которую она скрывала. Из оцепенения меня вывел голос второго помощника.
— Брасопить фок! — крикнул он с юта.
И я, точно сомнамбула, отправился выполнять приказание.
Что видел юнга
На следующее утро, будучи свободным от вахты, я первым делом осмотрел место, где странная тень проникла на судно и покинула его, но, разумеется, не обнаружил ничего необычного — и вообще ничего такого, что помогло бы мне разрешить загадку странного гостя.
После этого на протяжении нескольких дней не происходило ничего примечательного, хотя по
