статьи: 'Важная забота церкви' - А. Дернов позван был в некоторую высшую инстанцию, 'ведающую дела рождения', 'святость брака', - и спрошен об этих словах, и, смущенный, потребовал от редакции 'Нов. Вр.' напечатания письма с отречением от приписанных ему (действительно неправильно) слов, которых он 'не мог' сказать. Этот мелочный повод, таким образом, послужил толчком к формальному и категорическому заявлению священника Дернова, что он желает отторжения отца от детей и мужа от жены - если они живут не венчано. Не знаем, сколько было 'испразднено' детей при Ироде: но при исполнении пожелания Дернова, конечно, их больше бы 'испразднилось' в Петербурге и России. Но 'восстает Звезда от Иакова и вождь от чресл его...'.
______________________
Настоятель Петерб. Петропавловского придворного, что в крепости, собора протоиерей
СПб., 18 сентября, 1899 г.
ЕВИНЫ ВНУЧКИ
Не заграждай уста волу молотящему.
'И дурны мы, и дурно нам...' - сколько, вероятно, женщин произносят это внутреннее о себе суждение! Женщины вовсе не страдают избытком самовосхваления, самовосхищения. Попробуйте поговорить с ними посерьезнее, 'по душе', и вы услышите горечь о себе и осуждение себе. Журналисту, позволяющему себе касаться вопросов семьи, ребенка, супружества, приходится иногда получать письма читателей, читательниц. Как серьезен их тон, и какая в общем строгость взгляда на себя. Это лишь снаружи кажется, что женщины как будто только скользят по паркету и шуршат платьями. В душе ее на самом деле - смятение, недоумение, иногда гнев; но более всего, мне кажется, недоумения... 'Дурны мы, но это оттого, что нам дурно'. Вспомнишь старика Шекспира и его вещее слово:
Все благо и прекрасно на земле,
Когда живет в своем определенье;
Добро - везде, добро найдешь и в зле.
Когда ж предмет пойдет по направленью,
Противному его предназначенью,
По сущности добро - он станет злом.
Так человек: что добродетель в нем,
То может быть пороком...('Ромео и Юлия').
Газеты только что принесли два впечатления о женщинах. Одно из них - письмо студента Каменского относительно поведения астраханской публики, при появлении на сцене местного театра баритона г. Боброва, имевшего печальную историю с девушкою, или, вернее, с которым имела печальную историю с печальным концом одна девушка в Воронеже. Второе впечатление - горячий и неопытный рассказ г. Антропова в N 8809 'Нов. Вр.', под заглавием 'Обуза'. Обуза - это ребенок для женщины. Но не будем забегать вперед и рассмотрим и посудим несколько оба впечатления по порядку.
'Был беден; думал принести со временем огромную пользу обществу, для чего действительно имел некоторый талант; выискал совершенно ненужного человека и убил его, чтобы воспользоваться средствами; но тут запутался, размяк как-то, пришел с повинной в полицию и был сослан': вот краткое resume 'Преступления и наказания'. Верно оно? Конечно! Но может быть, в этом resume есть и некоторая ложь? Да, есть: ужасная ложь краткости! Можно ведь и всемирную историю так резюмировать: 'Был Адам и согрешил; потом все жили и грешили; потом пришел Христос и искупил грех, но люди все-таки и потом грешили; потом пришел антихрист, и началось светопреставление'. Тоже истина и тоже ложь, и ложь в том, что очень коротко. Точно так же если сказать: 'Влюбилась в баритона; но он ее оставил; потом она отравилась', то ложь тут заключается в какой-то огромной картине, нерассказанной, ненарисованной, но бывшей, но совершившейся. Гений Достоевского сумел краткое resume судебного протокола раздвинуть в истинное и поразительное изображение души человеческой, и общества человеческого, и логики человеческой, и суда Божия: и все ужаснулись, научились, запомнили, не только у нас, но и в Европе: 'Так вот что значит убить'. До сих пор не нашлось писателя, который с равною истиною и подробностью, тоже приблизительно на два тома разрисовал бы нам одну строчку нередких газетных хроник: 'Увлеклась; увлеченье было неудачно; покончила с собой'. Пушкин задел эту необозримую тему в известном стихотворении, как-то быстро затаскавшемся: 'Под вечер осенью ненастной'. Толстой ее же взял в 'Воскресении'; в 'Фаусте' Гёте, в сущности, взята та же тема. Но все это бедно как изображение: тут или много философии, или много морали; но очень мала, очень кратка внутренняя душевная драма, и все-таки в стихотворении Пушкина она наиболее выразительна:
Склонилась, тихо положила
И скрылась в темноте ночной.
Взята минута; срисован образ; точно изображена психология, и затем - занавес. Толстой с его огромным изобразительным талантом и всемирным нравственным авторитетом мог бы поднять огромное множество заключающихся здесь вопросов, но этого не сделал. И мы остаемся при кратком resume: 'Увлеклась; увлечение было неудачно; и - отравилась вовремя или убила ребенка, если вовремя не отравилась'. И тоже занавес.
- Нет, знаете, в каждом виновном есть искра истины, и я их прощал бы. Но кого я не простил бы никогда - мать-убийцу. Ее бы я засудил...
Так говорил однажды уже пожилой и, очевидно, очень умный и очень добрый 'судебный человек'. Он сказал решительно, безапелляционно. Помню, я как-то задрожал в душе своей, моментально слив это слово с одним детским своим впечатлением. Отелилась у нас корова, и вот теленочка присудили заколоть, а чтобы корова не билась, привязали ее в саду, далеко. Но корова ужасно все время билась и стонала, чувствуя ли или услышав что-нибудь из телячьего крика. Не знаю, но факт запомнил. Лучше ли корова человека? Больше ли чувствует? Не знаю. Кто это вешал, определил и решил? А если никто это не решил, то никто и не взвесил огромного ужаса, и огромного мистицизма, и огромной метафизики, в одну секунду, или минуту, или час, протекающий в душе матери, которая наскоро своими руками придушивает своего ребенка.
- Но ведь корова этого не делает, ни одна, никакая - скажут. Очевидно, человек хуже коровы; убить такую.
- Но ведь корове не стыдно своего теленка. Она живет об одном впечатлении: 'жалко'.
- Да.
- Человек живет о двух впечатлениях: жалко и стыдно; и второе впечатление: 'стыдно' - поборает первое.
- Так.
- Если никто не взвесил метафизики ужаса - убить своими руками своего ребенка, то никто, кроме испытавших, и не взвесил особенного мистицизма этого стыда, которого, заметьте, почти никто не выносит, и все таких или подобных детей 'от несчастной и роковой любви' или убивают, или скрывают как-нибудь. Целомудренные и циники, молодые и старые, мужчины и женщины - все равно.
- Удивительно.
- С удивления начинается философия, как определили еще Платон и Аристотель. Я знал одного чиновника, до 45 лет ловеласа, об историях или 'соблазнениях' которого постоянно говорил весь город. Красавец и умница, он успевал с вдовами, замужними, барышнями; любил и коротко, и длинно. Само собою никто и никогда его не осуждал, а уж он сам себя в душе - всего менее. Он был в меру богат, делал много и без кичливости добра, а главное - был очень образован и неустанно в хорошем расположении духа, так что живой сам - всех оживлял. Печаль его началась с серьезного. Он 'попался', т. е. влюбился подлинно,
