В.В. Розанов. Семейный вопрос в России. Том II

беречь, лелеять. И оставим жестокость. В. Р-в.

****** Интересно. О, как все это важно. А вы, настаивая на форме, говорите: 'Шире дорогу этим негодяям, и сбросьте с путей их те благочестивые семьи!' Но Бог заворачивает ваши слова иначе, чем вы сами хотите. В. Р-в.

******* Нет, с нею надо бороться. В. Р-в.

______________________

Почему я так пристально слежу за вашими идеями и спорю с вами? Потому, что вы не ведаете, что творите. Вы убиваете этот страх Божий теми послаблениями развода и узаконения детей, которые вытекают у вас из самых лучших побуждений и благодаря только вашей чистоте душевной. Вы проповедуете любовь? Да, любовь бывает на утре семейной жизни. Мужу 25, жене 20 лет: все вокруг них сияет, все благоухает, и любви их, кажется, и конца нет. Но вот прошел год, - явился ребенок. Муки, хлопоты, беспокойства, бессонные ночи, у мужа страх за родильницу? Да, крута горка да забывчива, - говорит пословица. - Еще год - еще дитя и то же самое. Еще год - опять повторение пройденного.

А там еще и еще. Наконец возникает вопрос о сапогах:

- Вы понимаете ли, что значит чиновнику или даже генералу не последнего разбора, получающему хотя бы четыре тысячи в год, купить детям по паре сапог, когда таких детей десять, а жене всего еще 30 лет? - спрашивала меня одна из идеальнейших матерей семейства, шествуя по Гостиному двору, обремененная покупками на лето.

- А ведь надолго ли такая пара сапог этим разбойникам, которые не имеют понятия, что за них заплачено, сколько эти сапоги, которые они рвут, стоят родителям и крови, и пота, и злых забот?

И вот, слушая эти святые, хотя и прозаические речи, не только убежденный холостяк, уповающий на Воспитательный дом, но и холостяк случайный думает: 'Как хорошо, что я не женился'.

Вот где, следовательно, гнездится червяк, подтачивающий современную лучшую идеальнейшую семью.

Вы иронизируете над моим положением, что семью разрушили железные дороги. Но не все то неверно, что с первого слова кажется странным. Железная дорога дает возможность каждому немедленно бежать оттуда, где ему не нравится. Это в некотором роде тот же чрезмерно легкий развод с тем случайным неудовольствием, которое нас сейчас угнетает. Разве в оны дни не было того же? Ах как было. Да и неудовольствия были много ужаснее нынешних. Но бежать было некуда, и все, - извините, пожалуйста, - обходилось. Кое-что выясняли, иногда прощали с обеих сторон, ибо если уехать было трудно, то и выписать нового слугу было столь же хлопотно и трудно, и потому выгода экономически-нравственная подсказывала и тому и другому мысли миролюбивые. А теперь? Бац, бац, с одной стороны, бац, бац - с другой, и вот один уехал в Китай, а другой - на Парижскую выставку. И само собой понятно, где же тут столковаться, при наилучшей почте, и какие шансы имеет примирение поссорившихся? И эта легкость развода фактического объясняет многое, по внешности необъяснимое. Затем экономка. Каждому провинциалу не элегантно сытому кажется, что в столицах у Яра, у Кюба, у Донона и в Славянском базаре кормят даром за таланты. 'Ах, вы талантливы, пожалуйста, кушайте у нас. Обед - три рубля с румынами, которые уши дерут, или - пять с цыганами, которые музыкальную тошноту возбуждают, но с вас как с таланта - смеем ли мы брать что-либо? Пейте, кушайте, слушайте и прославляйте нас, как можете и как подскажет вам талант'. Ну, и едут таланты на даровые хлеба, и таких талантов в Петербурге по последней переписи было 8000, а теперь по новой, наверное, окажется уж тысяч 10. Смотря на эти успехи талантов, за ними скачет и провинциальная бесталанность. 'Жену и детей на время (это для совести) побоку, а там увидим', и вот проходит полгода, год, и обнищавшая, заголодавшая, покинутая семья получает послание: 'Душечка, стосковался по тебе в этой подлой столичной сутолоке и прошу выслать мне четвертную. Займи хотя у дяди, пусть меньше пьет, ему пить вредно, я у докторов справлялся. Еду, чтобы успокоиться от пережитых ужасных (три раза подчеркнуто) столичных впечатлений'.

А смотря на это, холостяки - и убежденные, и не убежденные - решают не жениться, а плодить и наполнять землю путем воспитательных домов или вовсе их не плодить, при помощи разных средств и докторов.

При чем тут любовь? При чем тут каноны? При чем тут облегченный развод? Все это было да прошло. Поздно говорить о разводе, когда в столице несколько десятков тысяч разведенных женщин, порядками чисто полицейскими. Кто тяготится ныне - тот разъезжается, кто любит незаконно - продолжает незаконно родить, - и теперь вы требуете избавить этих незаконно любящих, этих разрушителей общественной ячейки*, последнего укора совести, то есть дать права незаконным до степени законных детей, в то же время не признавая семьи - в форме семьи женской? Вот следуя за вами параллельно, вполне соглашаясь, что установленная легкость развода без гнусных и грязных формальностей желательна, до заключения опрометчивых браков, я не желаю, чтобы с негодяйства адюльтерного была снята последняя узда и чтобы прелюбодей, в обществе христианском внесший много горя и досады в жизнь сограждан, мог бы высоко и гордо держать свою грязную голову. Пусть терпит, если согрешил, и, если он пустил в мир невинных страдальцев, пусть сам трудом своим искупает их страдание, стараясь придать и достать им права людей свободных. Говорят же: 'Любишь кататься, люби и саночки возить'. Вот пусть же и они повозят эти саночки. В заключение беглое замечание. Говорил с умным евреем о разводе, и тот сказал мне**, что вы напрасно так полагаете о безусловной легкости еврейского развода. Для последнего нужны также доказательства бесплодия или прелюбодеяния жены, как у нас, и разрешение на развод раввина синагоги. 'Иначе, - сказал он мне, - история Леи, подсунутой Иакову, совершенно не была бы понятна по целесообразности своей'.

А-т

______________________

* Хоть бы вспомнил милую бабушку свою! Да чем она 'разрушала ячейку''? Сама была несокрушимою и святою ячейкою, из которой вылупился птенчик, мой оппонент. В. Р-в.

** Еврей этот или ошибся, или ввел в обман г. А-та, ибо он ничего не мог и не вправе был сказать, кроме того, что содержится в Мишне и Гемаре; а там 'достаточно мужу заявить, что у жены его дурно пахнет изо рта' или что 'она худо ему сварила суп' - чтобы получить развод. Конечно, тонкие еврейские законодатели понимали, что любящий муж на это не пожалуется; а кто пожаловался - значит, он не любит, и тогда пусть скорей перестает быть мужем. В. Р-в.

______________________

XXIX. Тяжелые упреки духовенству

(Из письма в редакцию 'Петерб. Листка')

Довольно знакомый с духовенством, но не знающий его как следует г. Потапенко не так давно набросал смелою кистью тип 'нового' иерея в лице от. Семена Маккавеева ('Новый', из хроники ю. рус. села, 1899 г.).

Одежда у от. Семена 'как будто не православная' (стр. 190), 'ряска - точно подтыкана' (104), щиблетики, воротнички (16), в углу маленькая иконка, любит он поиграть в преферанс по маленькой (135), посты считает предрассудком (131), по средам ест индеек (173)... Но это еще все цветочки. Ягодка-то зрелая вот какова: от. Семен с классическим бесстыдством 'продекламировал' в первом своем слове с церковной кафедры - о таксе: 'Дабы избежать постыдных торгов при совершении треб, я составил таксу, в которой обозначено, сколько какая треба стоит. Сия такса находится у причетников, и всякий желающий может ее видеть. Аминь' (146). Это ли не патриархальная откровенность - не 'Ровоамовы скорпионы' (3 Цар. XII, 1)!