плохонький переплет, обнимающий бесценную книгу, святую книгу возможной европейской семьи!' В этом весь узел вопроса. Ведь теперь как рассуждают? 'Ради Бога, не начните жить без венчания, уж как-нибудь, но его добудьте. Повенчано - и кончено, и все хорошо'. И безмолвное к этому добавление, но непременно из него вытекающее: 'Как это соблюли - в остальном как хотите: хоть живите на разных половинах одной квартиры, хоть совсем по разным квартирам, хоть даже в разных городах и государствах; пожалуй - ссорьтесь, изменяйте один другому. Пьянствовать? - и выпить можете, человек слаб, а жена стерпит. Жена наряды любит? со скуки, как вы водку? - и наряды ей дайте; жену надо побаловать, мы все слабы'. Кто оспорит, что так абсолютно и движется все по абсолютному закону. И вот меня, любителя жизни и практики, обуяла жажда этой абсолютности для жизни, и, как маленький Колумб, я в мыслях порешил перевернуть загадочное яйцо семейного вопроса: 'Абсолютное - семья; там как угодно с золочеными скорлупами, но чтобы было здорово и вкусно самое зерно. Живите согласно, при одном ложе и за одним столом; непременно чтобы были дети, и непременно - фактическое супружество; ни соринки, ни грязинки, никогда - разлуки, ни в чем - размолвки. Одно тело и одна душа; и общая кровь в жилах, как и одна мысль в мозгу. Это все - абсолютно! а остальное прочее - как угодно!' Если таково станет требование от зерна, то, очевидно, абсолютность скорлупы должна податься и гнилая пыль, сгнившая и пахучая пыль худого греха, не должна прикрываться золоченою скорлупою. Здоровая обыкновенная скорлупа на здоровом орехе, и никакого подлога, никакого несоответствия зерна и скорлупы. Тогда я знаю, что раскусываю. Входя в семью, я знаю, что вхожу в здоровую семью, на протяжении всей Европы; и у меня не создается психологии охотника в лесу. Это-то и важно. И теперь есть чудные семьи, но я не знаю, которые, и не уверен, не суть ли чудные семьи - 'истощающиеся в терпении' семьи, где, следовательно, можно начать охоту. Таково положение дел в стране, в веках, в цивилизации.
Тут и полег гений Моисеева 'разводного письма', секрет его бытового действия, его психологии. Секрет этот, пожалуй, мне объяснился лет 14 назад, в первый мой приезд в Петербург: остановился я в гостинице, поблизости Аничкова моста, и готовит мне комнату молодая и миловидная женщина, оказалось, в конце разговора - чухонка. Запомнил это потому - что я первый раз в жизни 'чухонку' видел. Тогда, как и сейчас, прислугу или извозчика я всегда спрашивал: 'Женат или замужем? есть дети или нет? и все ли здоровы?' Такая разговорная привычка у меня, специально направленная не к душе-спасительному, а к телесно-спасительному. 'И замужем и не замужем', - ответила мне миловидная женщина. - Я впал в сердобольный тон, догадавшись, что она 'так' живет, - но она мне гордо ответила (как и вообще была горда и как-то счастлива с виду): 'Он и хотел бы жениться, да я не иду'. На крайнее мое изумление (замужество - почет) она проникновенно сказала (только баба и может об этом догадаться): 'Что мне обещает замужество? Теперь он меня бережет, за мной ухаживает, слова грубого мне не скажет. Я ему дорога и нужна; ничего в смысле денег не стою - и хороша. И он мне дорог - потому что ласков, потому что мил. А выйду замуж и... может быть, рука его на меня подымется'. Я поразился. Но ведь это так!!! Любящая женщина, конечно, есть сокровище, но его надо сберечь. Абсолютность, перенесенная на обряд, и есть принцип: 'Не надо беречь, все равно - в кармане'. Снятие абсолютности с обряда и перенесение ее на семью есть в то же время сущность Моисеева 'разводного письма', которая заключается в уничтожении этого главного яда семьи, теперешней самодеянности, теперешней 'законной' самоуверенности: 'Какой я ни подлец, а - муж, и ты ноги мои мой - да воду эту пей', или, с другой стороны: 'Говоришь, спина ломится от труда, ничего, ведь я законная жена: мне нужно шляпку в восемнадцать рублей, потому что мой любовник любит шляпки не ниже восемнадцати рублей, а ты потрудись и заработай'. Вот вы так связанным в законе людям и читайте мораль:
Кот Васька-плут!
Кот Васька-вор!!
Боже, до чего глупы, до чего горько глупы эти сетования!! Как мудрей моя чухонка в номерах! - 'Я дорога ему'. Да, конечно, так, какая же жена не дорога, на самую прозаическую оценку, по самому простому счету. Очевидно, есть что-то специально гибельное в условиях нашей семьи, какой-то arsenicum, мышьяк, в нее впрыснутый, что дорогое может превращаться в недорогое. Глупые уверяют: 'Это от того, что надоедает человек человеку'. Как бы не так! А я скажу: 'Дорогое должно бы становиться с годами дороже, потому что с каждым днем крепнет привычка'. Почему же старые бриллианты, картины и статуи, долженствовавшие бы 'приесться глазу', не продают, не 'спускают за бесценок, чтобы обменять на новенькое', а болезненно хранят и в старости любуются ими больше, чем в молодости. 'Перемен' в библиотеках и коллекциях не любят. Так то - вещи: какова же привычка - к человеку. И когда его хотят сменить - значит и с самого начала 'прилепления' ('два в плоть едину') не было, а было простая лежалостъ рядом, механика соседства без тайны взаимоврастания. Французы давно заметили пошлым, но наблюдательным взглядом: 'Le manage est le tombeau de l'amour' (Брак - могила любви (фр.)). Они указывают прямо линию, момент, откуда начинается охлаждение. С - венчания! т.е. - с нерасторжимости!! Теперь я обращу внимание наших русских наблюдателей: до какой степени ненасытно длятся и никогда почти не ломаются: 1) тайные связи уже замужних женщин, 2) нелегальная семья. У Гончарова в 'Обрыве', у Достоевского в 'Вечном муже' есть наблюдение над первыми; я наблюдал вторые, без единой грубости друг другу в течение долгих лет. Все этим и решается. 'Mariage' потому есть 'tombeau de l'amour', что это есть минута, черта, начиная от которой возможно свинство. Переступил - и попал в хлев. Почему? Да потому, что все вдруг становится возможно! 'Теперь я свинья - о, советы-то мне даны на праведную жизнь, но ведь то советы, и мне на них наплевать, - а, по закону, какая бы я ни был свинья, все равно законный муж'. Секрет прочности 'связей' и 'нелегальной семьи' и заключается в том, что принцип: 'Живите согласно', есть в них не платоническое правило, а железный - о, какой железный! - закон: 'Живешь согласно, не обижаешь, не бранишься - о побоях я и думать не начинаю: и я - твоя' (рассуждение чухонки). Муж (или 'любовник') и живет 'согласно', да и как же жить 'не согласно', когда после первой же грубости - не говоря о привычке и любви - просто в физиологическом смысле придется обратиться, вместо чистой и прекрасной женщины, к 'улице', 'твари', проститутке. Вот отчего 'любви' и 'сожития' редко распадаются, а 'браки' - очень часто. Психология как 2x2 = 4 простая. Добавлю к ней еще одно тончайшее наблюдение. Все ускользающее - бесконечно дорого; а 'что имеем - не храним, потерявши - плачем'. 'Любовь' или 'сожительница' есть вечно ускользающая вещь и которой нельзя ничем (юридически) удержать: именно этим-то бегучим в себе моментом она дразнит, раздражает, манит, родит любовь и ею, как стальною цепью, и держится. Она бесконечно бережется, и бесконечно берегущий 'муж' ('сожитель'), даже без влюбленности женщины, бережется и ею, как верный залог покоя и счастья. Да и просто он мил делается за одну свою деликатность. Мало-помалу образуется такая атмосфера удовлетворенности и покоя, без опасного момента 'законной скуки', - что 'связь', будучи ничем извне не обеспечена, становится несокрушима. Вставьте же эти счастливейшие условия любви в брак: и вы получите брак прочный, как любовь. Но что это за условие? Не связанность, падение уз; точнее, замена психологическими узами, 'благодатными', юридических. Сколько я постигаю, сумму этой психологии и уловил древний еврейский законодатель, построив столь непохожий на наш разводный механизм:
- 'Я тебя позвал в семью как любящую и верную подругу, мать будущих детей наших, как хозяйку дома. Вот - на столе у меня разводное письмо. Не таись. Будь верна - пока верна, береги имущество мое, будь воспитательница детей. Не притворяйся, ибо ложь есть arsenicum семьи: как только ты внутренно
