касался этого, как будто ему на участке и полагалось жить, но Зина повадилась в предрабочие часы носить колбасу, и сыр, и болгарский перец в банках, а то и домашние котлеты. Первый раз Костя подумал — из буфета, городского или в ее Дворце, но домашние узнались сразу. «Физкультпривет!» — кричала она обычно, появляясь за спиной.
Сейчас пришла и тихонько скрылась в «кибитке», бросив на ходу:
— Я накрою.
И проскользнула боком, глаза спрятала. А потом позвала его с крыльца, он заметил: глаза красные, в слезах. Почему? Спросил — отмахнулась. Она всегда так делала. Успокоится — расскажет.
На подоконнике стояла коробка магнитофона, принесенного сюда Мишуком. С этим магнитофоном была целая история. Как-то, на втором году школьного обучения, Мишук предложил:
— Папа! Купимте магнитофон? Мы же любим музыку.
В сомнительных случаях он любил приобщать к действиям всех.
— А зачем покупать? — ответил Костя. — Сделаемте сами.
— Как? — удивился Мишук, считая магнитофон почти кибернетической, высшей сложностью.
— Тетя Зина закажет схему у своего радиста, накупим в магазине деталей и сами соберем.
— Давайте! — обрадовался Мишук, потому что это было еще интересней.
Собирали долго. Вспомнилось детское увлечение, честно говоря. Когда Костя переступил порог Дома пионеров, чтобы познакомиться с «бабушкой» Сережей, он сбежал от страха в кружок юных радиолюбителей и чуть ли не месяц аккуратно ходил туда, считая, что это понятней. И даже увлекательней. Но в конце концов все же затянуло в другие двери, где страдал с ребятами «бабушка».
Однако ничего не бывает случайным. Мальчишки звали его, бывало, чинить домашние радиоприемники, особенно если требовалось заменить сгоревшую лампу, а нужной не было в продаже. Он соображал, какая подойдет от других приемников.
Помнится, Таня потешалась над ними, когда собирали маг, но Мишук зажегся, из школы врывался, ел мгновенно и требовал, чтобы садились за дело, если отец был дома. Таню злило, как зачадился потолок от сигарет, которые изводил Костя, продолжая возиться на кухне с самодельным магнитофоном, порой до рассвета, когда Мишук уже спал. Если придется уйти в другую квартиру, следы от его сигарет останутся в этой до побелки.
Магнитофон с трудом поместился в высокой деревянной коробке и вышел не такой изящный и нарядный, как из магазина, но играл исправно и громко. А когда купили еще и магазинный, стало с чего переписывать понравившиеся мелодии. Но, в общем, самоделка, так и названная «коробкой», перешла в полную собственность Мишука, вот он и приволок ее сюда, чтобы папе не было скучно.
Костя включил «коробку», пусть поиграет во время еды. След праздничного настроения от утренней работы сохранялся. Палец нашел клавишу воспроизведения, и в уши изо всех сил ударили звуки новой мелодии.
Зина зажала уши. Костя извинился и убавил звук — сам, в одиночестве, он любил музыку безудержную.
— Сколько лет боролись с джазом, — воскликнула Зина, — а вы все — бам, бам, бам!
— Да, — подтвердил Костя, — много боролись, а результат у этой схватки один: музыка отстала. Она хуже, чем могла бы быть.
— Это вот музыка? — усмехнулась Зина. — Чайковского надо слушать!
Он выключил коробку и грустно спросил:
— А что именно, Зинуша?
— Все!
И Костя опять посидел молча и вздохнул.
— Но, наверно, не за едой, Зинуша? Не играют же Чайковского в ресторанах.
Она вытаращила глаза и крикнула:
— Ты что, по ресторанам шляешься? Ешь! Нам надо еще поговорить по делу.
На ее глаза опять как-то медленно и неотвратимо навернулись слезы, и Костя понял, что это дело, похоже, касается его, а Зина, естественно, расстроена, и заторопился. В нужном случае с едой удается управиться моментально.
— Ну, что случилось? С кем?
— С Мишуком. Сядь, чего ты вскочил? Мишук...
— Что он натворил?
Зина прочистила горло, долго откашливаясь, и сказала:
— Принес в школу свинчатку.
— Какую?
— Бандитскую!
— Зачем?
— Убить кого-то!
В манере Зины рассказывать, в ее восклицательных знаках витала преувеличенная, катастрофическая угроза, и, хотя свинчатка была нежелательной, в Костиной душе все же наступило облегчение.
— Избить, может быть?
— Какая разница! У мальчика — свинчатка! Я не могу, нет, ты меня доконаешь! Нельзя так относиться к воспитанию сына!
Тогда он попытался успокоить ее:
— Расскажи все по порядку. Я слушаю.
— Позвонили домой из школы, чтобы вызвать родителей, — зачастила она. — Таня на работе, а у тебя здесь телефона нет! Когда мне позвонили, я, конечно, все бросила и пошла. Побежала. Через десять минут, даже раньше, уже в школе. Они мне и говорят...
— Кто?
— Пионервожатая и классная руководительница. Молоденькая, но... твердая! И решительная. Я их обеих знаю. И они меня... У Бадейкина — свинчатка! Его в школе только по фамилии зовут. Фамилия-то знаменитая! Ну вот... Звучит. А он с этим не очень считается... Я не поверила. Привели малыша- первоклассника. Плачет и дрожит — ужас! Жалуется: меня один грозился убить!
— Кто?
— Ушастик! Понятно?
— Да, Бадейкины все — ушастики.
— Вот! А тут еще пионервожатая рассказывает, как он руки из карманов не вынимает. Ходит — целый день руки в карманах.
— Ему Таня новые брючки сшила.
— Узкие, модные! Но при чем тут старые-новые? Свинчатку боялся выронить! Я им и посоветовала: зашейте ему карманы.
— Как?
— Нитками. Ну... Сняли штаны и зашили.
— Где?
— Прямо в классе.
— При всех?
— В этом воспитательный смысл безжалостной меры.
— Но там же и девочки! Неужели слов не нашли?
— Слова на него не действуют!
— Он же человек!
— Вот именно. Все — для человека. И это — тоже. Ему, как говорится, во благо. В острых случаях я сторонница самых крутых мер. И если не хотите, чтобы ваш Мишук окончательно превратился в малолетнего хулигана... Ох, Костя! Ты бы видел, как он стоял! В одних трусах, но даже не отвернулся. Герой! Потому что... — Зина задохнулась, — потому что все с него как с гуся вода!
— А ты видела?
— Я на задней парте сидела.
