— Представления не имею. — Далия развела большими натруженными руками. — Он прекрасно себя чувствовал. Час назад я принесла ему ужин, предварительно попробовав пищу, как всегда это делаю. Если бы что-нибудь было не так с едой, я бы тоже заболела. Сначала у него появилась сыпь, а потом началась лихорадка. Лекарь говорит, что у него оспа.
Когда Стоук вошел в спальню мальчика, у него перехватило дыхание.
Варик лежал на постели бледный, как пергамент. Длинные черные волосы обрамляли его осунувшееся личико, а глаза были красными и припухшими. Щеки и руки покрывала красная сыпь. У постели стоял лекарь. Подставив под руку Варика миску, он следил за тем, чтобы кровь, стекавшая по руке, не капала на пол. Стоук знал, что кровопускание — лучшее средство против лихорадки, но при виде струившейся по ручонке сына крови нервы у него не выдержали. Сделав шаг, Стоук вырвал из рук эскулапа миску, оттолкнул его и прошипел:
— Ты что это, черт побери, делаешь, а?
Лекарь с длинной, как огурец, головой и большим широким носом выпучил на Стоука выцветшие глаза.
— Как что? Пускаю ребенку кровь. Это при лихорадке первое дело. А еще я дал ему отвар из трав, чтобы он заснул. Ничего другого я сделать не в силах.
— Забинтуй мальчику руку и убирайся! И запомни — если ему не станет лучше, я велю повесить тебя на воротах!
— Слушаю, милорд, — кивнул лекарь.
Наложив трясущимися руками мальчику повязку, он испуганно взглянул на Стоука и торопливо вышел.
В спальню вплыла Далия и, склонившись над кроватью, посмотрела на Варика.
— Как он?
— Спит.
Стоук вперил в няньку полыхнувший гневом взор:
— Не смей больше подпускать к Варику этого болвана!
— Говорят, это очень известный лекарь. Многих людей от смерти спас.
— Возможно, но мне не нравятся его методы.
Стоук посмотрел на миску с кровью. Крови было так много, что он даже удивился. Стоук присел на постель рядом с Вариком.
Стоук отвел волосы со лба сына, положил ладонь на его горячий, влажный лоб.
— Оставь нас. Далия. Я сам посижу с ним. А ты позови ко мне Амори.
Далия удалилась. Стоук оперся подбородком о кулак, взглянул на спящего сына — и тут на него нахлынули воспоминания…
…Он вошел в покои Сесиль. В комнате было темно. Только на маленьком столике горела одинокая свеча, бросавшая тусклый отблеск на стену над кроватью роженицы. В жарко натопленном покое пахло дымом, воском и кровью, а с постели на него взирали изумрудно-зеленые глаза жены, лежавшей на спине под влажными от пота простынями.
— Вот уж не думала, что ты приедешь. — По щеке Сесиль скатилась одинокая слеза. — Благодарю. Не понимаю только, как Ричард отпустил тебя?
— Я сказал ему, что в Англии в его отсутствие должен находиться верный человек, который бы присматривал за его братцем-интриганом. Он подумал — и согласился.
— Ты видел нашего сына? Он такой красивый… — Сесиль слабо улыбнулась, но улыбка скоро исчезла. По ее щеке снова скатилась слеза, а потом в комнате воцарилось молчание. Наконец она сказала: — Ребенок — это единственное, чем я могла тебя одарить, чтобы искупить свою вину. Простишь ли ты меня когда-нибудь?
Ее глаза молили о снисхождении, и у Стоука невольно вырвалось:
— Я прощаю тебя.
— Благодарю тебя, Стоук. Я знаю, что причинила тебе боль, но ты, несмотря на это, должен жениться снова. У нашего мальчика должна быть мать.
Стоук судорожно сглотнул и устремил взгляд на своего новорожденного сына, которого стоявшая поодаль нянька заворачивала в одеяльце. Младенец кричал, и крик его эхом разносился по просторному покою.
«Здоровенький мальчик, — подумал Стоук, — полон сил и жизни. А вот о его матери этого не скажешь. Жизнь-то из нее утекает…»
В этой мысли было много горечи, но мало новизны: Стоук отлично знал, что рождение и смерть зачастую идут рука об руку.
Он повернулся к Сесиль и всмотрелся в ее запавшие, со стеклянным блеском глаза.
— Прошу тебя, дай мне слово, что ты найдешь мать для нашего мальчика… — немеющими губами прошептала Сесиль.
В глазах ее была такая бездна отчаяния, что это тронуло Стоука до слез.
— Даю тебе слово.
— Благодарю. — Сесиль легонько сжала ему пальцы. Ее прикосновение было едва ощутимым — как слабое дуновение ветерка. — Заботься о нашем сыне, люби его…
От горя Стоук не мог говорить, поэтому лишь коснулся волос Сесиль и отвел у нее со лба несколько влажных от пота прядок. Потом нагнулся и поцеловал ее сухие, горячие губы. Затем, уверенный, что она начала отходить, он выпрямился и в последний раз заглянул ей в лицо.
Губы Сесиль изогнулись в подобии улыбки, больше походившей на гримасу отчаяния, а глаза уставились в никуда…
Варик открыл глаза, и Стоук вернулся к реальности.
— Оте… с плисол, — пробормотал мальчик, стараясь как можно четче произнести слово «отец». Слабая улыбка озарила его личико.
Выражение лица сына напомнило Стоуку леди Сесиль. Крепко обняв мальчика, он сказал:
— Да, сынок, я вернулся. Как ты себя чувствуешь?
— Зивотик болит… — Мальчик поморщился и прижал ладошки к животу.
— Все еще болит?
— Да, болит, отес… си-ль-но… — Варик перекатился на бок и, прижав колени к животу, застыл.
— Ничего, скоро тебе станет лучше. Теперь я с тобой. — Стоук взял сына на руки и прижал к груди. Уверенности, которая прозвучала в его голосе, сам он, к своему ужасу, не ощущал.
От нечего делать Ларк стала разглядывать драконов. Они были всюду. Их резные изображения украшали огромную деревянную кровать под балдахином. На массивном изголовье, украшенном богатой резьбой, деревянные рыцари поражали драконов мечами. Драконы, распластав крылья, отвечали на бессердечное обращение струями пламени, вырывавшимися у них из пасти.
На больших тканых коврах, развешанных по стенам, шитые шелком и серебром драконы, распластав в воздухе перепончатые крылья, парили над полями. Те же драконы, но в виде резных дубовых ножек поддерживали огромный стол, стоявший у окна. Изображения этих мифических животных были и на громадном, черного дерева, шкафу, и на черном ковре с широкой алой каймой, покрывавшем пол.
— Если мы не уберемся отсюда, они сожрут нас, — сказала Ларк и потрепала Балтазара по голове.
В коридоре послышался какой-то шум. Дверь со скрипом отворилась, и в комнату вошел священник с подносом в руках.
Он добродушно улыбался, и Ларк подумала, что это первая обращенная к ней улыбка, которую она увидела с тех пор, как оказалась в Кенилворте.
— Стоук просил меня принести тебе ужин и проследить, чтобы ты все съела. Меня зовут отец Амори, но ты, если хочешь, можешь называть меня просто Амори.
— Странный ты какой-то. Священник, а носишь меч… и за пленницей присматриваешь.
— Боюсь, священник из меня получился непутевый. Я, видишь ли, не только служитель церкви, но еще и воин. До сих пор не понимаю, что мне больше нравится! Когда воевал, хотел стать священником. Теперь наконец стал им, но иногда думаю, что обнажить меч за правое дело не такой уж великий грех. Вот почему я служу Черному Дракону. Он всегда защищает правое дело. — С этими словами Амори поставил поднос на
