И тут я, должно быть, задремал и видел во сне мою Нортумбрию и прекрасную Францию… а очнулся уже при свете дня – оттого, что Меон испустил тот ужасный, пронзительный вопль, каким язычники призывают Вотана.
«Лежи тихонько, – сказал он мне, – теперь очередь за Вотаном. Я все же решил испытать его еще разок».
Тут к нам приковылял бедняга Эдди, все еще отбивая такт невидимому хору.
«Зови, зови своих богов, – закричал он, – и посмотрим, что они тебе пошлют! Они небось уехали путешествовать – или ушли на охоту!»
И даю вам слово, он не успел еще договорить, как из-под гребня набежавшей волны вынырнул Пэдда и, перевалившись через риф, плюхнулся чуть не к нам на колени! В зубах у него трепыхался окунь. А какое забавное лицо было у Эдди, когда он завопил: «Чудо! Чудо!» – и тут же принялся чистить рыбину.
«Долго же ты нас разыскивал, сын мой, – сказал Меон. – Ступай налови нам рыбы, да поскорей, Пэдда! Мы умираем с голоду».
Старый тюлень тотчас попятился обратно в воду и поплыл, извиваясь, точно лосось, навстречу бурлящему прибою.
«Мы спасены, – сказал Меон. – Когда ветер немного утихнет, я пошлю Пэдду за помощью. Ешьте и будьте благодарны».
В жизни не едал я ничего вкуснее этих полусырых окуньков, которых мы вынимали из пасти тюленя и торопливо жарили над костром. А Пэдда, прежде чем снова кинуться в море, всякий раз прижимался к хозяину и нежно урчал, и по щекам у него катились слезы! Я и не знал, что тюлени тоже плачут от счастья… совсем как мы.
«Господь Бог, – рассуждал Эдди с набитым ртом, – несомненно, сотворил тюленя красивейшим из всех плавучих созданий. Взгляните, как Пэдда борется с течением! Он рассекает волны, точно утес! Вот он нырнул – видите пузырьки? – а вон опять высунулся и глядит… и что за умные глаза! Да благословит тебя Всевышний, братец мой Пэдда!»
«Ты же сам называл его дьявольским отродьем», – засмеялся Меон.
«Увы мне, грешному! – потупился Эдди. – Позови его сюда, и я попрошу у него прощения. Господь послал его к нам на помощь – и мне, глупцу, на посрамление».
«Вовсе незачем тебе вступать в сговор с нечистой тварью, – злорадно заметил Меон. – Но, может, Господь послал Пэдду к его преосвященству, как некогда посылал воронов, доставлявших пропитание вашему пророку Илие?»
«Воистину так! – воскликнул Эдди. – Я непременно это запишу, если только доберусь домой живым».
«Погодите! – сказал я. – Давайте все втроем преклоним колена и возблагодарим Господа за Его доброту».
Мы встали на колени, и славный Пэдда пришлепал поближе и просунул голову к Меону под локоть. Я положил руку ему на макушку и благословил его. Эдди сделал то же самое.
«А теперь, сын мой, – обратился я к Меону, – не пора ли мне окрестить тебя?»
«Еще не время, – ответил он. – Сперва нужно добраться до дому. Никакой бог, на небесах или на земле, не сможет сказать, что я пришел к нему или покинул его потому, что промок и продрог. Сейчас я отправлю Пэдду за лодкой. Как по-твоему, Эдди, это колдовство?»
«Вовсе нет, – вздохнул Эдди. – Просто Пэдда разыщет кого-нибудь из твоих людей и станет хватать их за подолы и тянуть к берегу… Точно так же хватал он и меня в то воскресенье в церкви – должно быть, просил, чтоб ему спели. Но я тогда испугался и ничего не понял».
«Зато теперь ты понимаешь», – сказал Меон и махнул Пэдде рукой. Тот бросился в воду и помчался прочь, оставляя на море пенный след, точно боевая ладья. Шел дождь, и мы скоро потеряли его из виду.
Прошло еще несколько часов, прежде чем нас подобрали. Нелегко было причалить к нашему скалистому островку, да еще в такое ненастье. Наконец люди Меона втащили меня в лодку – я так закоченел, что не мог двигаться, – а Пэдда всю дорогу плыл за нами, радостно тявкая и кувыркаясь в волнах…
– Умница Пэдда, – пробормотал Дан.
– И только после того, как мы переоделись и отдохнули, – продолжал архиепископ, – и все слуги Меона собрались в доме, он изъявил готовность принять крещение.
– А Пэдду тоже окрестили? – спросила Уна.
– Нет, конечно, это была просто шутка. Но он сидел на своей подстилке посреди горницы и, помаргивая, наблюдал, как совершают обряд. И когда Эдди, обмакнув пальцы в святую воду, украдкой начертил крест на его влажной морде, Пэдда поцеловал ему руку. А всего неделю назад Эдди нипочем бы до него не дотронулся. Вот уж действительно чудо! Но, кроме шуток, я был несказанно рад окрестить Меона. Великолепная, редкостная душа… И ни разу не пожалел он о своем решении, ни разу не обернулся назад!
Архиепископ вздохнул и прикрыл глаза.
– Прошу прощения, сэр, – приподнялся Пак, – но это еще не все. Помните, что сказал Меон в самом конце? – И не дожидаясь ответа, он повернулся к детям: – Меон созвал в усадьбу всех своих рыбаков, пастухов, и пахарей, и домашних слуг… «Слушайте! – сказал он им. – Ровно двое суток назад я спросил господина епископа: хорошо ли будет, если человек в минуту опасности предаст веру своих отцов? И его преосвященство сказал: нет, это будет нехорошо. Да не вопите же так, вы ведь теперь христиане! Спросите гребцов на красной боевой ладье – и они вам расскажут, как близки мы все трое были к смерти, когда Пэдда привел их на островок. Но даже там – на голой, мокрой скале – на краю гибели! – христианский епископ сказал мне, язычнику: останься верен отцовским богам. И теперь я говорю вам: вера, которая осуждает предательство, даже если ценой предательства ты спасешь свою душу, – это правильная вера. И вот я уверовал в христианского Бога, и в епископа Уилфрида, и в его святую Церковь.
По приказу короля все вы приняли крещение, и я не пошлю вас креститься заново. Но предупреждаю: если еще хоть одна старуха отправится к Вотану, или девушки тайком затеют пляски в честь Бальдра, или кто-нибудь станет поминать Тора, Локи и прочих, я сам, своими руками, накажу ослушника. Я научу вас хранить верность христианскому Богу! Теперь ступайте на берег, только без шума – я велел зажарить для вас пару быков».
Ну, тут они завопили «Ур-ра!» – что означает «С нами Тор!» – а вы, сэр, насколько я помню, засмеялись?
– Ты помнишь больше моего, – улыбнулся архиепископ. – Поистине, то был счастливый день. И я многому научился там, на скалах, где обнаружил нас Пэдда… Да-да! Нужно быть добрым со всякой Божьей тварью – и терпеливым с ее хозяином. Но понимаешь это слишком поздно.
Он поднялся, и шитые золотом рукава сутаны тяжело зашуршали.
Орган запыхтел, будто пробуя вздохнуть поглубже.
– Вот сейчас, сэр, – зашептал Дан, – будет самая торжественная песня! Для нее нужно накачать побольше воздуха… Она поется по-латыни.
– Святая Церковь не знает иного наречия, – отозвался архиепископ.
– Это не настоящий церковный гимн, – пояснила Уна. – Это она играет так, для удовольствия, когда закончит свои упражнения. Она вообще-то не органистка, просто приезжает сюда позаниматься – из самого Альберт-Холла.
– О, что за дивный голос! – воскликнул архиепископ.
Голос был высокий и чистый, он точно вырвался из-под темного свода разрозненных звуков, и каждое слово звенело ясно и отчетливо:
Архиепископ подался вперед и затаил дыхание.
Теперь снова звучал один орган.
– Он как будто втягивает в себя весь свет из окон, – прошептала Уна.
– А мне кажется, это кони ржут во время битвы, – шепнул ей Дан.
