Понял, ай нет? Держи!
Верёвка развернулась в воздухе и упала на тело Колобова. Он медленно, тихонько пошевельнулся, – доска закачалась. Раздался стон.
– А ты не робей, Иваныч! Твори молитву про себя и действуй! Господь не попустит, чтоб без покаяния… – кричал снизу дедушка Осип. Публика тоже ободряла Колобова, и он, после долгих усилий, надел на конец доски петлю веревки…
– Ну, теперь лежи спокойно, – сказал Мазин и исчез из окна. Верёвка натянулась вслед за ним, и доска начала потихоньку подниматься.
– Ай Ваня! – ликовал дедушка Осип, сообразивши план Мазина. – Черти! Идите, помогите парню-то! Ай да Ваня! Братцы, идите!
Несколько человек бросилось в дом, и вскоре доска уже была поднята так, что к окну образовался наклон. Тогда в окне вновь явился Мазин.
– Теперь, Захар Иванович, съезжай назад на брюхе-то! Валяй полегоньку, выдержит… она здоровая, доска-то… Пяться раком… ну…
Хотя опасность ещё не миновала, – ибо доска могла переломиться, – но среди публики уже раздался смех. Колобов, весь покрытый пылью, с разинутым ртом на сером лице и с безумными глазами, полз на животе по доске, и эта картина действительно была лишена трагизма.
Осторожно перебирая руками, он то съёживался в большой шар, то растягивал своё тело. Ноги у него срывались с доски и отчаянно болтались в воздухе, доска прогибалась, – тогда он замирал на месте, прижимался к ней и громко, жалобно мычал. Всё это смешило публику, и чем ближе подползал подрядчик к окну, тем громче смеялись над ним.
– То-то, чай, заноз у него в брюхе! – весело воскликнул какой-то рыжий маляр.
– Небось, с апетитом поешь теперь!
– Он всегда апетит с собой имеет. Нашего брата и посля обеда поедом ест! – сострил Лаптев, чем-то обрадованный.
Но вот Колобов дополз до окна и исчез в нём. Потом он явился перед публикой, ведомый под руки двумя какими-то людьми, оборванный, потный и грязный. Он едва переставлял ноги. Его посадили на извозчика и увезли. Публика стала расходиться, несколько человек окружило Мазина и расспрашивало его, как это он догадался снять хозяина. Он стоял с веревкой в руке и объяснял:
– Так уж… Доска тут главная вещь… Пора обедать идти мне…
– А ведь могло убить тебя, как ты пошёл?..
– Нет, не убило вот… Наши ребята ушли, видно…
– Вот он! Ванюха! А мы тебя ищем! Где, мол, он? А он – вот он! – кипел дедушка Осип, являясь пред Мазиным. – Обедать айда… Как господь-то помог тебе, а? Это, брат Ваня, господь! Его сила… Потому доска – какая она? Значит, не захотел он, батюшка, чтобы человек без покаяния расшибся… Конечно, и ты, и верёвка… Это тоже того… но ты не гордись…
Мазин шёл рядом с мудрым дедушкой и шмыгал носом, равнодушно слушая его.
– Не тронуло тебя?
– Нет… По ноге задело раз…
– Больно?
– Ничего, больно… Чай, пройдёт…
– Водкой притереть надо…
Мазин помолчал и сказал:
– Водку-то лучше выпить… – Потом добавил со вздохом: – Ежели бы была она…
– Будет! – радостно пообещал дедушка Осип. Пообедав и выпив по стаканчику, артель стала ожидать распоряжений подрядчика относительно лесов.
– Чай, сойдёт скоро, – поглядывая в потолок, хмуро сказал Лаптев.
– Сойдёт, известно… ругаться будет, скажет, что – псы, убили было меня! – заявил молодой парень Афоня и покорно засмеялся.
– А как? – спросил дедушка Осип. – И надо ему ругаться, потому есть в этом деле наша вина. Хоть лес был и трёпаный, однако у нас есть и глаза и руки… Вот у него и причина к ругани…
Поспорили с дедом и согласились, что хотя на леса шёл материал старый, стойки были составные, гвоздей не хватало, однако и с их стороны был недосмотр, а коли так, – значит, Колобов вправе ругаться.
– Совсем пустой разговор это, – скептически заметил Лаптев. – Нужна ему причина! Да он и без причины довольно даже ловко лается…
На этом порешили. И ошиблись.
Захар Иванович явился к артели солидный и важный, и, ещё когда он переступал через порог, плотники увидали, что ругаться он не хочет.
– Где Иван? -спросил он.
Иванов в артели было трое; двое из них поднялись со скамьи, на которой сидели, и вопросительно взглянули на подрядчика.
– Тот где? – нахмурился Колобов.
– Вятской? Он на нарах… дремаит немного. Иван, а Иван!.. Ну-ка, хозяин зовёт…
Мазин замычал, зевнул, слез с нар и пошёл к подрядчику. Колобов вобрал в себя так много воздуха, что у него всколыхнулся живот и надулись щёки.
– Ну, Иван, – неторопливо начал он, – буду я к тебе речь держать… Как оказался ты из всех этих идолов самым сметливым парнем… и что я без тебя погиб бы, может, – потому что ведь это кто? Что за люди? Дерево… обломы, без соображения… Ну, и выходит, что я тебе – обязан и что ты мне спас жизнь… Понял? Ну вот… и хочу я тебя поблагодарить от всей души… Так-то…
Колобов обвёл артель укоризненным взором и увидал на лицах плотников общее всем им выражение любопытства и ожидания…
– Что, черти, выпучили зенки-то? Думаете, ежели я дам Ивану награду, пропить её с ним? Ну-ка, напейся который, – целковый штрафу! Поняли? А ты, Иван, им не давай ничего… Они соображают уж… ишь, оскалились все на твои-то деньги! Эх, вы… видите – не умён человек, и опиваете его? Ты, Иван, пошли деньги на подать или что, а им – шиш!
– Какие деньги? – спросил Иван.
– А вот сейчас… На вот… спасибо тебе!
Захар Иванович сунул в руку Мазина трёшницу и смотрел на него с видом великодушия и ожидания. А Мазин пристально смотрел на бумажку в своей руке.
– Это, стало быть, мне? – спросил он, задумчиво растягивая слоги.
– Чудак! Конечно…
– Мм… стало быть, за то, что я лазил с верёвкой… и вообще…
– За это самое, тугой человек! – усмехнулся Колобов. Его забавляла апатия и глупость Мазина.
– Да разве я это за трёшницу? – спросил Иван Мазин. Он стоял, понуро опустив голову на грудь, всё ещё рассматривая бумажку и не поднимая глаз на подрядчика.
– Что же – мало, что ли? – сухо усмехнулся Колобов и сунул руку в карман брюк. Иван исподлобья взглянул на него и потом, медленно подняв голову, вздохнул. Лицо у него подёрнулось, и он сделал ту же гримасу, которую делал в тех случаях, когда мясо во щах было чрезвычайно тухло или капуста слишком уж сильно пахла гнилью.
– Так ты думаешь – я за трёшницу? Возьми-ко её… на! Глупый ты человек, Захар Иванов… Ишь ты, ведь трёшницу дал! Неужто ты не понимаешь, что я из жалости к душе твоей полез за тобой, а не за трёшницей? Я старался, чтобы ты без покаяния жизнь твою не кончил, а ты – на-ко! Ка-ак дам я тебе в ухо за эту твою награду! Ступай от греха… ступай! Противен ты мне…
Говорил он сначала, как всегда, – медленно и задумчиво, а в конце речи повысил тон и как-то зарычал. Ошеломлённые плотники во все глаза смотрели на него, дедушка Осип улыбался чему-то, а Колобов даже побледнел от неожиданности.
– Что-о? Ты! Мне в ухо? Гонишь меня? Ты? – заговорил он, задыхаясь от изумления. – А ты, ты, старый чёрт! Смеёшься?
