Граница дождя: повести

— Ясно. А я вот отвозил столовое серебро, которое ее родители нам на свадьбу подарили, а она забыла взять при дележе.

Лина не выдержала:

— А брились-то почему?

— Стыдно, но скажу. Щетину трехдневную, модную, с отвращением соскребал. Противно стало — выпендриваюсь. Хотелось на нее впечатление произвести, мол, пожалеет, что ушла. В итоге сам в растрепанных чувствах. А бритва у холостяка в машине всегда быть должна, мало ли где придется ночевать, извините за пошлость.

Он посмотрел на часы. Подозвал официанта, попросил счет.

— Как время летит. Мне минут через десять пора.

Протянул Лине визитку:

— Весьма вероятно, я вам пригожусь.

Лина скосила глаза: «Врач-стоматолог высшей категории».

— Спасибо, а вот я вам вряд ли.

— Так вы не рассказали про встречу с бывшим мужем.

— Бог с ним. А вот про нашу странную встречу кому рассказать — не поверит.

Он улыбнулся:

— Я вам на прощание скажу, может быть, никогда не увидимся. Вы очень красивая, а про себя этого не знаете.

— Спасибо, но раз так, я последние две минуты потрачу на семейную историю. У меня была любимая тетя. И у нее была маленькая собачка. И вот однажды собралась она с ней гулять. Посмотрела на себя в прихожей в зеркало и очень себе понравилась, знаете, у женщин иногда так бывает. И подумав: «А я еще вполне ничего себе», она гордо отправилась с собачкой не во двор, как всегда, а пройтись по улице. Идет, несет себя торжественно… И тут рядом с ней тормозит машина, и молодой человек из окна к ней вежливо так обращается: «Простите, — говорит, — бабуля, не подскажете, как найти магазин электротовары?» Показав дорогу, она уныло поплелась догуливать во двор. Так что спасибо на добром слове, но обольщаться не стоит.

Он встал. Лина протянула руку. Он ее поцеловал.

Большой черный джип потерялся в потоке машин. Солнце ушло за тучку, и стало не так знойно. Лина достала пудреницу и посмотрелась в зеркальце: один глаз был накрашен сильнее другого. «Ничего, бабуля, еще поживем», — сказала она себе и вздохнула, потому что очень уж была непохожа на девочку, которой впору были Золушкины туфельки и которая звалась модным именем Сталина.

Первые капли настигли ее уже у самой машины. Через минуту обрушился ливень. Лина влетела в тоннель у «Сокола», разбрызгивая воду, а вынырнула вверх на сухой асфальт.

Где-то над ее головой пролегла так и не увиденная граница дождя.

Трио для квартета Маленький роман

Таинственной невстречи

Пустынны торжества…

Анна Ахматова

Кому не знакома эта зимняя обманка: просыпаешься — за окном темно, и нет никакого тайного знака, чтобы понять — глубокая ночь, раннее утро или вот-вот грянет не подлежащий обжалованию резкий, гадкий, ненавистный звон будильника. Несложно, конечно, посмотреть на часы, благо стрелки светятся мертвенной фосфорной зеленью, но сознательно оттягиваешь этот момент — вдруг можно опять зарыться поглубже в нагретое за ночь одеяло.

Когда Маша была маленькая, подарки всегда ждали ее на заранее приготовленном стуле у постели. Мама ночью тихо прокрадывалась в комнату, и сколько Маша ни пыталась, так ей ни разу не удалось подстеречь этот момент — предательский сон приходил раньше мамы. Традиция сохранялась до самой маминой смерти, только стул ставился сразу после ужина, а подарки появлялись, стоило отлучиться к телефону или в ванную. У мамы был комплекс вины: надо же ухитриться родить дочку восьмого марта! Во- первых, на один праздник в году меньше, во-вторых, неиссякаемый повод для несмешных острот. Хотя на самом деле жертвой была она сама. Потому что родила Машу не просто в женский праздник, а восьмого марта пятьдесят третьего года, накануне похорон вождя и учителя, если кто забыл.

Всенародная скорбь, естественно, не обошла стороной и роддом, у акушерки, как казалось бедной роженице, дрожали руки, медсестра тихо шмыгала носом, и любая радость по поводу появления на свет нового человека казалась неуместной и безнравственной. Все говорили вполголоса, крик младенцев звучал кощунственно. Вопреки обыкновению, тумбочки не были украшены букетами: все, что цвело, двигалось в одном направлении — к Колонному залу.

Но не такова была наша бабушка Оля, Олюня, или, как звали ее внуки, Балюня. «Сдох, кровопийца, — шипела она к ужасу мамы. — Гореть тебе в аду за всех, за всех!» Она сжимала свои изящные руки в маленькие кулачки, так что ногти отпечатывались на ладонях. «Чтоб тебе…» Мама никогда не видела ее такой и даже испугалась. Конечно же, она знала, что отец ее, любимый и единственный Балюнин Женюшка, сгинул в лагере, что, спасаясь от участи жены врага народа, Балюня бросила все и, схватив ее, шестилетнюю, сбежала к двоюродной сестре в глубокую провинцию, во Ржев, где застала их война, и только чудо помогло вырваться из полуразбомбленного города. При обыске у деда нашли портрет Николая II, так в протоколе и написали: «Хранил портрет руководителя царской власти», — наверное, пришили какую- нибудь монархистскую организацию. Да кто ж теперь узнает… Смерть Сталина так глубоко потрясла Балюню, что можно было подумать, она изумлена самим этим фактом — вождь казался бессмертным. С ней сделался род помешательства, как будто смерть была специально придуманным для тирана наказанием, а не ожидала каждого.

Она очнулась лишь когда у мамы начались схватки. Горшочек махровых узамбарских фиалок, появившийся на маминой тумбочке, насторожил соседок. Когда же мама сказала, что назовет дочку Машей, отчуждение усилилось: из четырех рожениц трое решили, что дочери будут Стали?нами, а одна выбрала Светлану: раз, мол, назвал так дочку, значит, это было его любимое имя.

Зато хорошей музыки было вдоволь! Она лилась из всех репродукторов: Шопен, 3-я симфония Рахманинова, 6-я Чайковского, его же трио «Памяти великого артиста»… Музыка для Маши с детства делилась на «зимнюю» и «летнюю». Зимой — это вестибюль Большого зала Консерватории, где Балюня всегда сдавала пальто в первом окошке гардероба слева и непременно требовала, чтобы Маша переодевала туфли, а еще — снежинки в желтом круге фонаря, когда мама водила ее в «вечерние музыкальные классы». А «летняя музыка» — совсем другая, не запертая в помещении, а несущаяся из окон Гнесинского училища во двор, знаменитый столетним вязом, где она любила гулять с подругами и все удивлялась, как звуки сливаются в немыслимую какофонию и в то же время не мешают друг другу. И еще расстроенное пианино на соседней даче, где полузнакомая толстая девочка все каникулы вымучивала этюды Черни.

А вот когда родилась Верочка, все было по-другому. Море цветов, поздравлений. Верочка… Наверное, позвонит первая, прямо с утра.

Маша еще не открывала глаз, но сквозь веки чувствовала, что уже светло. Март, почти весна, так что теперь не темнота, а свет обманчив — не знаешь, пора ли вставать. С другой-то стороны, всегда иметь день рождения в выходной — благо. Вот Верочку Наташа родила в воскресенье и страшно всех насмешила, написав из роддома гордую записку, как она здорово сделала, что у дочери (тогда еще безымянной) день рождения всегда будет в выходной. Маша отвозила очередную передачу и ждала внизу как раз эту самую записку, когда спустилась нянечка с предыдущей порцией посланий, и вдруг немолодая женщина в пуховом