считаться.
Альберт работал по многу часов — он неутомим, говорила королева; когда он приходил в спальню, усталый, с покрасневшими глазами, она просила его поберечь здоровье, не изнурять себя трудом. Однако чувство долга было для него превыше всего. Как бы его ни оскорбляли — и прежде, да и сейчас тоже, — он думал только о своем долге и выполнял его независимо от того, чего это ему стоило.
Начали поступать сообщения о потерях на фронте. Больше всего солдат убивали болезни: свирепствовала холера, обычным явлением стали дизентерия и лихорадка. Из еды была только солонина, да и той не хватало; погода стояла чрезвычайно холодная, усы у солдат примерзали к лицу. Тяготы войны были ужасные, а тут еще последовало это бедствие — поражение под Балаклавой и ужасная тревога в ожидании известий, которые почему-то никак не поступали. Солдаты умирали в Крыму, и мисс Флора Найтингейл [38] отправилась туда выхаживать их.
Война перестала быть славной, и все с нетерпением ждали ее окончания.
Правительство в Англии было слабым. Это уж точно. Лорд Абердин не любил войны, ему хотелось вернуться к своей политике — мир любой ценой. Стране требовался сильный человек, и она смотрела на Пальмерстона, который предсказывал неизбежность войны за много месяцев до того, как это поняло правительство, который не уставал повторять, что, если бы министр иностранных дел занял по отношению к русским твердую позицию, войны можно было бы избежать. Пророк, сильный человек, страна не могла его не призвать.
Лорд Абердин подал в отставку, и королева послала за лордом Дерби, который, однако, не смог сформировать правительство. Тогда она послала за лордом Джоном Расселом.
Лорд Джон Рассел сразу же покачал головой.
— Ваше Величество, — сказал он, — придется этим заняться Пальмерстону.
— Нет! — вскричала королева. — Только не… ему!
Лорд Джон пожал плечами.
— Публику устроит только лорд Пальмерстон.
Она отпустила лорда Рассела и пошла к Альберту, сообщила ему, что сказал Рассел. Альберт устало покачал головой.
— Альберт, мы могли бы проявить твердость. Мы можем выстоять.
— Могли бы, — сказал Альберт, — но не должны.
— Альберт,
— Да, любовь моя, вы королева, однако монархи правят по воле народа, как обнаружила недавно французская королевская семья. Страна доведена до отчаяния, война складывается неудачно, и народу нужен Пальмерстон.
— Люди ничего не понимают. Он ведь уже стар. Мне кажется, он
— Дело не только в том, что его требуют англичане. Вся Европа его боится. Если бы он взял все в свои руки, о нас тут же изменилось бы мнение, и это непременно отразилось бы на ходе войны.
— Альберт, и вы тоже!..
— Как и вы, моя дорогая. Дело слишком важное, чтобы давать волю личным симпатиям и антипатиям. Ни вы, ни я не можем ни любить этого человека, ни восхищаться им, но люди считают, что он единственный, кто приведет страну к победе.
Королева поняла, что у нее нет выбора. Она смирилась и послала за Пальмерстоном. Он прибыл, как всегда развязный, самодовольный, прекрасно сознавая, почему он здесь и чего ей стоило пригласить его сюда.
— Лорд Пальмерстон, я вызвала вас, чтобы попросить, если это возможно, сформировать правительство.
Пальмерстон был чересчур самоуверен.
— Я всегда к вашим услугам, мэм, — отвечал он. — Я мог бы предпринять подобную попытку с весьма неплохой надеждой на успех. Считайте, что у вас уже есть кабинет, который получит доверие парламента и будет успешно вести государственные дела в теперешной кризисной обстановке.
Новость стала достоянием общества. Ее выкрикивали мальчишки-газетчики, люди на улицах спрашивали друг у друга: «Вы слыхали?»
Молва все ширилась: «Пальмерстон у власти. Значит, война скоро закончится».
Люди оказались правы: Пальмерстон и был тем человеком, который нужен. К концу года начались переговоры о прекращении войны и назначена конференция в Вене. Она, правда, ничего не дала, однако перемены с приходом к власти Пальмерстона были очевидны для всех. Война продолжалась, но прежнего уныния уже не было. Карикатуры изображали Пальмерстона в виде задорного мальчишки с метлой. Подпись гласила: «Такой грязи я еще не видел ни в одном доме». Многие приветствовали Пальмерстона. Недовольство выражали только люди вроде Бенджамина Дизраэли, который сам метил в премьеры. Он называл Пальмерстона шарлатаном, «старым размалеванным клоуном, глухим, слепым, со вставными зубами», которые он вот-вот потеряет. Он, мол, и «в лучшие-то его времена был имбирным элем, а не шампанским, а сейчас и тем более». Однако болтовня ревнивых политиканов никого не интересовала: народ хотел, чтобы война поскорее закончилась.
Надежды на ее завершение вспыхнули с новой силой, когда неожиданно умер император Николай. Его сразил «инфаркт легкого», как говорилось в сообщении, но многие доказывали, что он умер от разрыва сердца. Война оказалась не такой победоносной, как он рассчитывал. Лорд Пальмерстон расстроил его планы.
Королева не могла не прослезиться.
— Такой красивый мужчина, — сказала она.
Альберт вспомнил приезд к ним царя — свалился как снег на голову, никого не предупредив, а она так расстроилась, потому что как раз ходила беременная Альфредом.
Альберт это хорошо помнил.
— Помню его дикие глаза, — сказал он, — какие-то белые и слишком светлые ресницы. Леди Литлтон тогда сказала, что они как бы обнажают глаза, оставляют их без прикрытия. В общем вид у него был довольно зловещий, и внешность, как оказалось, соответствовала сути. Но со мной он был очарователен.
Еще одна смерть! И, хотя многие ей радовались, она не могла слышать о смерти тех, кого ей случилось знать.
Где-то в глубине ее сознания поселился страх за близких и дорогих ей людей. Она боялась за крошку Леопольда — вдруг с ним произойдет какой-нибудь несчастный случай и невозможно будет остановить кровотечение; она опасалась за Альберта, когда ему приходилось болеть.
В конце концов, сказала она себе,
Война продолжалась. Королева проводила смотр войскам, своей «бравой армии», как она называла солдат, и раздавала награды.
— Я так
Был учрежден новый орден — «Крест Виктории», и в 1855 году она вручила его шестидесяти пяти героям Крымской войны.
Визит в Англию со своей красавицей женой Евгенией нанес император Наполеон. Их чествовали повсеместно, и на королеву, решительно против них настроенную из-за приверженности к орлеанской ветви, они произвели благоприятное впечатление. Император привлекал своей естественной простотой, королева — своей красотой. Но поскольку королева была небольшого роста и склонной к полноте, а французская императрица — высокой и стройной, стоя рядом, они производили чуть ли не комический эффект. Как и Наполеон с Альбертом: высокий Альберт, все еще красивый, несмотря на редеющие волосы и болезненную бледность, представлял собой полную противоположность коротышке-императору, поражавшему непомерно большой головой и огромными усами. Впрочем, он отличался подвижностью и — в противоположность Альберту — галантным обхождением с дамами.
В обоих супругах было что-то скандальное. Поговаривали, впрочем, не очень уверенно, что лорд