будущему. И, вдохновленные его примером, выступают против войны, преграждают ей путь.
На земном шаре есть точка, где с особенной силой проявились следы войны, и именно там с необычайной выразительностью они перечеркнуты сейчас штрихами созидаемого мирного будущего. Эта точка — Сталинград на Волге.
Когда на московском самолете приближаешься к Сталинграду и когда он еще не виден, волнение от предстоящей встречи с этим городом уже захватывает сердце — внизу проходит излучина Дона. И вслед за нею, за пустошами прибрежного песка, открываются подступы к городу — зеленовато-бурые, волнистые поля. И видно с высоты, как земля истерзана. Остатки противотанковых рвов, извилистые черточки окопов, кое-где еще не запаханные воронки от разрывов. Рубцы войны. И вдруг эту иссеченную шрамами землю пересекает прямая, ровная голубая черта. Она гасит след боев. Это свежее русло Волго-Донского канала.
Еще недавно центр Сталинграда по сравнению с прежде поднявшимися заводскими районами выглядел разрушенным. Но теперь и он отстроился. Вон сквозь ряды новых многоэтажных домов идет новая улица. Как она называется? Улицей Мира.
Братская могила героев на крутом берегу Волги у северной окраины города, за Тракторным заводом. А рядом — створ Сталинградской плотины. Черты войны, которая прошла, и черты будущего, которое создается, — они рядом, и победа мира над тенью войны очевидна.
В Сталинграде поток Волги достигает наибольшей силы. И Сталинград стал местом постройки гигантской гидростанции.
Любили мы и раньше свою славную, родимую Волгу, но оставить ее такой, какая она была, не захотели.
Раскроила всю страну от лесов на севере до пустынь на юге, разбросала притоки направо и налево и текла в покое, текла, как сто и тысячу лет назад. А на берегах ее стали расти и расти заводы, пожирать электричество. Где же взять энергию? Угля здесь нет, а нефть не затем открыли, чтобы сжигать под котлами. Пусть уж Волга сама и родит энергию, пусть не зря бросает в Каспий тяжесть 250 кубических километров воды в год.
Бегут, бегут бывало по реке пароходы, но бегут с опаской: глубины волжских плесов сведены на нет перекатами, их больше трехсот. И землечерпалки никак не могут с ними справиться. Что толку в глубоком плесе, когда на перекате матрос достает шестом дно и кричит «под-табак». Снег недолго задерживается в сильно уже разреженных лесах, он тает быстро и уходит сразу широким весенним разливом. Летней Волге воды остается немного. Весенний разлив — это летняя мель. У реки велик «твердый сток» — вода несет много мути, много «взвешенных» частиц. Отлагая наносы, Волга часто меняет фарватер, как в Саратове: то далеко отпрянут волжские воды от набережной, то вновь к ней приблизятся. Так было — и так не могло оставаться. Волга обязана была стать глубоководной рекой.
Волга пересекает засушливую зону. По берегам реки на полях колосья ждут: вот-вот дохнет суховей, будто подует из раскаленной печи. А внизу, в берегах, плещется вода, и ни одна ее капля не увлажняет почву. Волга должна оросить сухое Заволжье.
Вот и встала с первых же лет советской власти грандиозная триединая задача реконструкции Волги. Великую русскую реку нужно было заставить разом делать три дела: вырабатывать электроэнергию, орошать засушливые поля и быть хорошей судоходной дорогой.
Чтобы этого достичь, надо было продуманно, согласованно, смело размахнуться на громадном пространстве — не только от Калинина до Астрахани, но, как увидим, и пошире. Никакой капиталистической стране такая задача не под силу. Но и мы, при всех тех общественных преимуществах, какими обладаем, такую задачу можем решать только по частям.
И иной раз сами не замечаем, как далеко уже продвинулись к цели.
На Волге и ее притоках Каме и Оке будет построена цепь гидростанций. Они дадут много энергии — почти половину того, что сейчас вырабатывают все электростанции страны.
Плотины подопрут воду и превратят Волгу в цепь длинных озер — водохранилищ с большими глубинами. Подпор дойдет до подпора, водные ступеньки соберутся в сплошную лестницу. А кроме того, плотины верхнего течения станут задерживать талую весеннюю воду и спускать ее летом, в маловодное время. Разлив будет пойман и так распределен, что и
Все это важно. Ведь Волга — хозяйственный стержень огромного районного комплекса. В бассейне Волги живет более четверти всего советского народа.
Это и называется реконструкцией Волги. Цепь сильных гидростанций, глубоководный путь и поливное, не знающее недородов земледелие.
Наступление началось с верховьев. Не только потому, что там Волга уже и станции строить легче, но и потому, что нижние станции рассчитаны на существование верхних. Ведь именно верхние станции задерживают основную часть весенней воды и, постепенно спуская накопленную воду, регулируют весь режим стока на реке. Пуская летом дополнительную воду, делая «попуски», они как бы доливают в реку воды и облегчают работу нижних гидростанций.
Во второй пятилетке на Волге была сооружена еще сравнительно небольшая станция в Иванькове, где начинается канал имени Москвы. За плотиной легло «Московское море», подпор воды зашел за Калинин. Когда едешь в поезде из Москвы в Ленинград, среди лесов за Клином видишь широкий разлив: это и есть «Московское море» на Волге.
Перед Великой Отечественной войной была построена более крупная станция пониже — в Угличе. А в ноябре 1941 года дала первый ток станция еще ниже — в Щербакове, бывшем Рыбинске. Это был уже гигант с диаметром рабочих колес у турбин в девять метров. На пути из Ленинграда пришлось перестроить два моста: детали генератора не проходили под фермами.
Затопив все низменное междуречье Шексны и Мологи, разлилось «Рыбинское море». Оно лишь вполовину меньше Онежского озера, по площади второго в Европе. Когда плывешь посредине, не видно берегов. Рыбаки промышляют на морских катерах. Волны в бурю вздымаются на высоту в два человеческих роста. Местный климат стал влажнее.
На дне «моря» срубили лес, разобрали дома, перенесли свыше 600 селений и 6 городов. Окна в плотине закрыли — и все, что, осталось, медленно погрузилось в воду.
Весьегонск и Пошехотье-Володарск, от века сухопутные, превратились в «морские порты» с пароходным сообщением. Вода на севере подошла к Череповцу на железной дороге Ленинград — Вологда, и Череповец стал волжским «аванпортом» Ленинграда.
Все окрест изменилось. Желтеет свежий пляж под размытым косогором. Ствол дерева опрокинулся в воду, но еще цепляется за берег лапами корней. Засохшая сосна стоит по пояс в воде. Холмы превратились в острова. Жители заботливо свезли с них лосей. Кувшинки цветут там, где цвели ромашки. Нет-нет, со дна всплывает торфяной массив и блуждает, как пловучий остров. У берега колхозники пашут, и уже не черные грачи, а белые чайки летят за плугом.
Щербаковский гидроузел задерживает много талой воды и уменьшает наводнения: в Ярославле, ниже Щербакова, раньше Волга вздувалась весной метров на десять, а теперь поднимается всего лишь на три- четыре метра. А летние глубины увеличились на метр.
«Попуски» из «Рыбинского моря» стали сказываться до Камского Устья и ниже. Где-нибудь под Ульяновском волна забежала на прибрежный песок, вчера ее там не было. Пароход не царапнул дно на отмели. Знай: за тысячу километров вверх по течению на бетонной плотине был поднят щит. В Щербакове думают об Ульяновске: свидетельство единства страны, живущей одним хозяйством, одной разумной волей.
Эта переделка затронула лишь верховья реки, лишь макушку ветвистого дерева, а уже налилась новой силой Центральная энергосистема, глубокосидящие астраханские речные корабли дошли до Москвы. Нужно было спуститься еще ниже, наложить руку не на верхнее, а на среднее течение Волги, где она и шире и сильнее, и тогда «отдача» была бы еще щедрее, еще весомее. Промышленность росла и все больше требовала энергии, грузы не вмещались в прежние суда…
