В канцелярии почти никого не было. Евсей вздохнул и ответил:
- Хозяйка зарезалась.
- Ага, - да! Ну, иди в трактир...
Дудка шагнул в сторону, Евсей вскочил и схватил его за рукав.
- Возьмите меня...
- Куда?
- Совсем возьмите... - Дудка наклонился к нему.
- Что значит - совсем?
- К вам, - жить с вами, - навсегда...
- Идём обедать!
В трактире всё время пронзительно свистела канарейка, старик молча ел жареный картофель, а Евсей не мог есть и ожидающе, вопросительно смотрел в лицо ему.
- Так тебе хочется жить со мной? Ну, живи...
Когда Евсей услыхал эти слова, он сразу почувствовал, что они как бы отгородили его от страшной жизни. Ободрившийся, он благодарно сказал:
- Я вам буду сапоги чистить...
Дудка высунул из-под стола длинную ногу в рваном сапоге, посмотрел на него и сказал:
- Этого не нужно. А что хозяйка - хорошая была женщина?
Глаза старика смотрели ласково и как будто просили: 'Скажи правду...'
- Не знаю я... - опустив голову, сказал Евсей и впервые почувствовал, что слишком часто говорит эти слова.
- Так, - молвил Дудка, - так!
- Ничего я не знаю! - заговорил Евсей, ощущая обидное недовольство собою, и вдруг осмелел. - Вижу то и это, - а что для чего - не могу понять. Должна быть другая жизнь...
- Другая? - повторил Дудка, прищурив глаза. - Да. Так нельзя...
Дудка тихонько засмеялся, потом постучал ножом о стол и крикнул половому:
- Бутылку пива! - Значит - так нельзя? Любопытно.
Дудка начал молча пить пиво.
Когда они воротились в правление, Евсея встретил Доримедонт. Его повязки растрепались, глаз налился кровью, он быстро подошёл к Евсею и таинственно спросил его:
- Раиса-то, - слышал?.. Это от пьянства, - ей-богу!
- Я туда не пойду! - сказал Евсей. - С Капитоном Ивановичем буду жить...
Доримедонт вдруг засуетился, оглядываясь, зашептал:
- Смотри - он не в своем уме; его здесь держат из жалости. Он даже вредный человек, - будь осторожен с ним!
Евсей ожидал, что сыщик будет ругать его, был удивлён его шёпотом и внимательно слушал.
- Я из этого города уезжаю, - прощай!.. Я скажу про тебя своему начальнику, и когда ему понадобится новый человек - тебя вспомнят, будь покоен!
Он шептал долго, торопливо, а его глаз все время подозрительно бегал по сторонам, и, когда отворялась дверь, сыщик подскакивал на стуле, точно собираясь убежать. От него пахло какой-то мазью; казалось, что он стал менее грузен, ниже ростом и потерял свою важность.
- Прощай! - говорил он, положив руку на плечо Евсея. - Живи осторожно. Людям не верь, женщинам - того больше. Деньгам цену знай. Серебром - купи, золото - копи, меди - не гнушайся, железом - обороняйся, есть такая казацкая поговорка. Я ведь казак, н-на...
Евсею было тяжело и скучно слушать его, он не верил ни одному слову сыщика и, как всегда, боялся его. Когда он ушёл - стало легче, и Климков усердно принялся за работу, стараясь спрятаться в ней от воспоминаний о Раисе и всех дум.
В нём что-то повернулось, пошевелилось в этот день, он чувствовал себя накануне иной жизни и следил искоса за Дудкой, согнувшимся над своим столом в облаке серого дыма. И, не желая, думал:
'Как всё делается, - сразу! Вот - зарезалась...'
Вечером он шёл по улице рядом с Дудкой и видел, что почти все люди замечают старика, иногда даже останавливаются, осматривая его.
Дудка шагал не быстро, но широко, на ходу его тело качалось, наклоняясь вперёд, и голова тоже кланялась, точно у журавля. Он согнулся, положил руки за спину, полы его пиджака разошлись и болтались по бокам, точно сломанные крылья.
В глазах Климкова внимание людей к старику ещё более выделяло его на особое место.
- Как тебя зовут?
- Евсей...
- Иоанн - хорошее имя! - заметил старик, поправляя длинной рукой свою измятую шляпу. - У меня был сын - Иоанн...
- А где он?
- Это тебя не касается, - спокойно ответил старик. А через несколько шагов добавил тем же тоном: - Если говорят - был, значит - нет! Уже нет...
Оттопырил нижнюю губу, почесал её мизинцем и негромко проговорил:
- Увидим, кто - кого...
Потом повернул шею на сторону, наклонил голову и, поглядывая в глаза Климкова, внушительно сказал, вытянув палец в воздухе перед собой:
- Сегодня придёт ко мне один приятель, - у меня есть приятель, - один! Что мы говорим, что делаем - это тебя не касается. Что ты знаешь - я не знаю, и что ты делаешь - не хочу знать. Так же и ты. Непременно...
Евсей молча кивнул головой.
- Этому следуй вообще, - ко всем людям применяй. О тебе никто ничего не знает - и ты ничего не знаешь о других. Путь гибели человеческой знание, посеянное дьяволом. Счастие - неведение. Ясно.
Евсей внимательно слушал, заглядывая в лицо ему; старик, заметив это, проворчал:
- В тебе есть - я замечаю - человеческое...
И прибавил:
- Что-то человеческое есть также и у собак...
По узкой деревянной лестнице они влезли на душный чердак, где было темно и пахло пылью. Дудка дал Евсею спички и велел посветить ему, потом, согнувшись почти вдвое, долго отпирал дверь, обитую рваной клеёнкой и растрёпанным войлоком. Евсей светил, спички жгли ему кожу пальцев.
Старик жил в длинной и узкой белой комнате, с потолком, подобным крышке гроба. Против двери тускло светилось широкое окно, в левом углу у входа маленькая печь, по стене налево вытянулась кровать, против неё растопырился продавленный рыжий диван. Крепко пахло камфорой и сухими травами.
Старик открыл окно и шумно вздохнул.
- Хорошо, когда воздух чистый! - сказал он. - Спать ты будешь на диване. Как твоё имя - Алексей?
- Евсей...
Он взял лампу со стола, поднял её и указал пальцем на стену.
- Вот сын мой - Иоанн...
В узкой белой рамке, незаметной на стене, висел портрет, сделанный тонкими штрихами карандаша, - юное лицо с большим лбом, острым носом и упрямо сжатыми губами.
Лампа в руке старика дрожала, абажур стучал о стекло, наполняя комнату тихим, плачущим звоном.
- Иоанн! - повторил старик, ставя лампу на стол. - Имя человека много значит...
Он высунул голову в окно, с шумом потянул в себя холодный воздух и, не оборачиваясь к Евсею, приказал ему поставить самовар.
Пришёл горбатый человек, молча снял соломенную шляпу и, помахивая ею в лицо себе, сказал красивым грудным голосом:
- Душно, хотя уже осень...
- Ага, пришёл! - отозвался Дудка. Стоя у окна, они тихо заговорили. Евсей понял, что говорят о нём, но
