– Выдирают…
Но большинство граждан, окружив аэросани, похлопывают и гладят машину ладонями, точно лошадь, и кто-то сообщает:
– Теперь и гражданин крестьянин в инженеры пройти может.
– Ну, а как же?
– Наша власть способствует…
Снова появился пьяненький парень и – задорится:
– А вот я, товарищ, пропиваю деньги! Заработал и – прогуливаю! Я гулять люблю…
– Озорничать, – подсказали из толпы.
– Правильно, – согласился парень. – Озорничать я – прилежный.
– А работать?
– И работать. У меня, товарищ, такие трудодни – ух! Могу с круга спиться…
Его уговаривают:
– Не дури. Не показывай себя глупее, чем ты есть.
– Я глупый? – кричит парень, явно намереваясь разыграть скандальчик, но его сжимают и оттирают прочь широкие плечи «граждан крестьян». Слышно, как он орёт:
– А может, я со скуки глуп?
На его месте становится другой, тоже рослый мужик и тоже немножко под хмельком. Одет солидно, в городском хорошем пальто, в чёсаных сапогах, новенькая меховая шапка сдвинута на затылок, обнажая широкий лоб; лицо – сухое, остроносое, голубоватые глаза серьёзно прихмурены, подбородок бритый, рыжеватые, лихо закрученные усы придают лицу выражение решительное, и сразу видно, что человек этот цену себе знает.
– Это вы, товарищ, значит, культуру показываете нам? Успехи механики в деле индустриализации? Очень хорошо. Вроде как приехали к дикарям и желаете, чтобы удивлялись?
Приятель мой спросил его: кто он?
– Тут меня знают, – не без гордости ответил он, а тот час же из толпы крикнули:
– Это наш!
– Потомственный здешний батрак.
– Он у нас – поучительный.
– А кто отец мой? – спросил крестьянин, обращаясь к толпе, и получил ответ:
– Отца у него в пятом году убили…
– Тоже батрачок был.
– На десятине сидел сам-пят.
– Стойте! – сказал парень, подняв руку. – Убивают и зря, а тут, надо прямо сказать: убили за приверженность к правде революции. Верно?
– Верно, верно!
– То-то! И опять же: кто убил?
– Износковы.
– Тут у нас такие живоглоты были. Износковы.
– Мироеды.
– Теперь – ясно, товарищ? И предлагаю вам пожаловать ко мне.
По настроению парня, по отношению односельчан к «потомственному батраку» приятелю моему показалось, что его хотят как будто немножко «разыграть» или устроить длительный словесный бой с этим типом. А уже поздновато было, догорала вечерняя заря.
– Пожалуйте, – настаивает парень, раздвигая толпу рукою. – Прошу и граждан, которые желают. Как вы руководите культурой, товарищ, то вам будет интересно.
– Ненадолго, – предупредил товарищ.
– Не задержим, – ответил мужик. – Дельце не крупное и простое.
Пошли. Привёл он к новенькой в три окна избе, с крытым крыльцом на резных колонках, обил в сенях валенки от снега, гостеприимно и молча открыл дверь в избу, освещённую лампой, спускавшейся с потолка. Потолок и стены оштукатурены, выбелены, пол окрашен, на полу, в переднем углу – широкий матрац, застланный простынёй, из-под одеяла, на подушки, высунулись три головы, на одной ещё блестят глаза, две другие утонули в крепком сне. На деревянной кровати, хорошей столярной работы, сидит молодая женщина, кормит ребёнка, она, видимо, не очень довольна гостями и строго приказывает:
– Закрывайте дверь, а то дети простудятся.
В переднем углу небольшая полка книг, над ней портреты Ленина, Сталина; около печи, у стены, новенький, зелёный шкаф с посудой, рядом с ним, на столике, блестит самовар. Вслед за хозяином пошло в избу человек десять, они встали у двери, а он прошёл вперёд, к обеденному столу и, предложив товарищу стул, сказал:
– Вот посмотрите, как советский крестьянин-колхозник примеряется жить. Конечно, можно бы обоями оклеиться, однако, во избежание тараканов, обои отрицаю. Так что кое-какую заботу о культуре имеем, в меру возможности. Тоже и понимать в существе жизни начинаем кое-что. – Говорил он хвастливо, но в то же время как бы спрашивая глазами: так ли всё это? Сухое, суровое лицо его стало мягче. Приятель спросил:
– Партиец?
– Это – впереди. Покамест – советский колхозный гражданин. Трудодней у меня порядочно вышло, получил по шесть кило, кроме всего прочего, на лесозаготовках прирабатываю. Есть корова. Купил жене пальто за тридцать пять червонцев, – могу показать.
– Не надо, – сказала жена, укладывая ребёнка в кроватку, рядом со своей.
– А ты бы, вместо пальто, корову другую купил, на твою семью одной мало, – посоветовал товарищ.
– Вот видишь? – обрадовалась жена. – Я тебе тоже говорила!
– Значит – ещё корову надо купить? Так, – неопределённо сказал хозяин.
– Дети у тебя на полу спят, это им нездорово.
– Кровать надо? Понимаем. А где её поставить?
– Пришей к избе ещё комнату.
– Ещё-о? – насмешливо протянул хозяин, – какой ты добрый!
И, прищурясь, он спросил:
– Ты, что ж, в кулаки загоняешь меня? Тебе – какая власть дана: дело делать али шутки шутить?
– Шутить с тобой я буду после того, как ты вторую корову купишь, да комнату пристроишь, да и вообще начнёшь образцово жить в пример другим. Получишь ты за это премию, вот тогда мы с тобой и пошутим, – сказал ему товарищ.
– Слышите, как власть наша говорит? – обратился хозяин к людям. Они слушали молча, изредка покашливая, перешёптываясь, количество их незаметно возрастало, они, плотной массой, занимали уже почти половину комнаты, и от их дыхания огонь лампы потускнел, в избе становилось сумрачно. Пристально глядя на товарища, хозяин продолжал:
– Работать, конешно, следует без расчёта на премии, ведь премии-то мы вроде как сами себе выдаём. К тому же я здесь не один таков, есть не хуже меня, а получше.
Приятель мой спросил: сколько времени грудному ребёнку? Оказалось: две недели. Тогда приятель поставил ещё вопрос:
– А ты, поди-ко, уже спишь с женой-то?
– Ну, а как же? На то и жена.
Даже в сумраке видно было, что жена густо покраснела, а женщины зашептались слышнее, раздались смешки, вздохи. Тут приятель произнёс маленькую речь о необходимости беречь женщин после родов и ещё раз сказал о пользе второй комнаты, где жёны в последние месяцы беременности и некоторое время спустя после родов могли бы спать отдельно от мужей. В ответ на эту речь раздался одобрительный гул бабьих голосов:
– Верно, товарищ!
– Вот – спасибо, что сказал!
