уверенности, что осчастливят меня своим сообщением. Однако вопрос религии требовал более осторожного ответа, и, выдержав паузу, я выразилась так:
— Что же касается религии, то в делах веры я намерена прислушиваться к голосу Господа и поступать так, как будет угодно Ему.
Тут советники и вовсе смутились. По опыту я знала, что в вопросах религии безопаснее всего ссылаться на Господа, ибо никто не смеет возражать против вмешательства столь высокого покровителя.
Советники удалились в тягостных раздумьях, а я поняла, что близка к короне, как никогда.
Следующим посетителем был граф де Фериа, посол Филиппа Испанского. Он держался чрезвычайно учтиво, а я уже не боялась всемогущего посланника испанского двора, как в прежние времена, вот почему решила обойтись с графом прохладно. Как только моя сестра умрет, и он, и его господин утратят всякую власть на Англией. Пусть же знают, что лакомый кусочек вот-вот выпадет из их когтей.
Посол начал с того, что передал самые наилучшие пожелания своего государя.
— Он всегда относился к вашему высочеству с неизменным расположением, — сказал де Фериа. — Позвольте напомнить вашему высочеству, что именно благодаря моему господину вы в свое время были возвращены ко двору.
— Я помню.
— Более того, именно мой государь убедил королеву сделать вас наследницей престола. Полагаю, вы должны испытывать к его величеству благодарность.
Трудно было сделать замечание более бестактное и неуместное. Ведь я настаивала на том, что право наследования закреплено за мной самой природой, а вовсе не волей моей сестры или ее супруга. Поэтому я произнесла ледяным тоном:
— Я унаследую престол по праву рождения. Такова была воля моего покойного отца. Что бы ни писал ваш господин моей сестре, трон в любом случае достался бы мне, ибо такова воля народа Англии.
— Но все же вы не станете отрицать, что мой государь всегда проявлял к вам дружеские чувства.
— Что ж, дружба предпочтительнее вражды. Я намерена и впредь поддерживать добрые отношения со всеми, кто желает моей стране блага.
— Женившись на вашей сестре, мой господин стал королем Англии.
— Нет, он всего лишь стал консортом королевы, да и провел с ней не так уж много времени.
— Важные государственные дела требовали присутствия его величества в Испании.
— А теперь важных дел у него станет еще больше, — сказала я, намекая на смерть императора Карла, скончавшегося в предыдущем месяце.
Де Фериа не стал с этим спорить. Я смотрела на него с улыбкой, представляя, как он будет рассказывать о нашей беседе своему господину.
— Как вам известно, — продолжила я, — ваш повелитель не раз принуждал меня к браку с Филибером Савойским. Если бы я послушалась Филиппа, где бы я сейчас была? Уж, во всяком случае, не здесь. С моей стороны было бы крайне неразумно уступить желаниям вашего короля.
— Мой государь полагал, что этот брак составил бы ваше счастье. Его величество всегда желал вам только добра.
Я решила, что это уж чересчур, и резко ответила:
— Ваш король всегда желал добра только себе и своей стране. Впрочем, это совершенно естественно для монарха. Однако моей сестре не следовало выходить за него замуж — сочетавшись браком с иностранцем, она утратила доверие и любовь народа.
Де Фериа сохранял невозмутимость. Должно быть, он получил от своего господина задание прощупать почву — как я отнеслась бы к сватовству Филиппа. Моя позиция показалась графу слишком неуступчивой, и он решил отложить разговор на будущее. К тому же жена Филиппа, моя несчастная сестра, все еще была жива.
Испанец удалился с весьма кислым выражением лица, и у меня осталось ощущение, что я провела эту беседу совсем неплохо.
Напряжение все нарастало. Королева умирала. Жить ей осталось считанные дни. Однажды, гуляя по саду, я услышала стук копыт, во двор стремительно влетел небольшой отряд всадников. Я замерла на месте, сердце мое колотилось.
Это были члены Государственного Совета, и привести сюда из могло только одно…
Они спешились, приблизились ко мне и опустились на колени.
— Храни Боже королеву Елизавету! — воскликнули они, по очереди облобызали мою руку и дали клятву служить верой и правдой.
Я слушала и смотрела, вся трепеща. Это был счастливейший миг моей жизни.
Но даже в эти радостные минуты я не могла избавиться от едва ощутимого привкуса горечи — слишком много потрясений пришлось мне пережить.
Как часто в самые тягостные мгновения жизни я просила Кэт прочесть мне сто восемнадцатый псалом: «Князья сидят и сговариваются против меня, а раб Твой размышляет об уставах Твоих. Откровения Твои — утешение мое, и уставы Твои — советники мои». Я так часто слышала эти слова, что запомнила их наизусть. Вот и теперь я громко возвестила: «Дивны откровения Твои, потому хранит их душа моя».
Все потянулись в Хэтфилд, спеша провозгласить меня королевой.
Прискакал Николас Трогмортон, привез перстень королевы и очень расстроился, когда узнал, что члены Государственного Совета его опередили. Тем не менее я поблагодарила Трогмортона за верную службу и пообещала, что никогда не забуду его преданности.
Но больше всего меня обрадовал всадник, примчавшийся на великолепном белом коне. Он бросился передо мной на колени, поцеловал руку и воскликнул: «Боже, спаси королеву!» Я чуть не разрыдалась от чувств, переполнявших мою грудь.
— Я должен был первым известить вас, миледи, о случившемся, — сокрушался Роберт Дадли. — Едва услышав о смерти королевы, я велел подать самого быстрого коня. Мне так хотелось пасть к вашим ногам и принести клятву верности.
— Я помню, что вы были здесь и раньше, лорд Роберт. Я этого не забуду.
— Миледи, вы так молоды, так красивы, а теперь еще и королева.
— Ничего, я давно к этому готовилась.
— Сегодня Англии улыбнулась сама судьба!
— Возможно, она улыбнется и Роберту Дидли, — сказала я. — Назначаю вас своим шталмейстером. Что скажете?
Роберт вновь опустился на колени. Его глаза горели восторгом. Он был так молод, я тоже.
— Шталмейстер ее величества, — медленно повторил он. — О большем я не смел и мечтать… Ведь теперь я все время буду находиться рядом с королевой.
О, счастливый день! Ненастное ноябрьское небо казалось светлым и ясным.
Воистину Господь явил чудо. Я получила долгожданную корону, ко мне были обращены взоры всех подданных, а Роберт Дадли взирал на меня с восторгом и обожанием.
VIVAT, REGINA
Несмотря на торжество, переполнявшее душу, не следовало забывать о приличествующем трауре — ведь умерла моя царственная сестра. Должна сказать, что мне не пришлось делать над собой усилия, чтобы изобразить скорбь. Я часто размышляла о том, как трагично и несчастливо сложилась жизнь Мэри. Народ ничуть не опечалился ее смертью. Да и как он мог печалиться, когда над столицей все еще клубился дым смитфилдских костров? Однако казни и гонения остались в прошлом, народ мог ликовать. Стареющая Мэри
