1. В 758 г. дань саксов в 500 коров была заменена Пипином Коротким данью в 300
коней, но следует заметить, что еще в 748 г., т. е. после того, как во франкской армии
якобы появилась большая кавалерия, тот же Пипин принимал дань в 500 коров.
2. Согласно «Анналам Петавия» (Annales Petaviani), в 755 г. «Тассилон прибыл на
мартовские поля, но они были перенесены с марта на май». Этот перенос уже давно
связывали с необходимостью дождаться появления травы, чтобы отправиться в поход. Но
выражение «мартовские поля» (campus martius) в строгом смысле слова означает, безусловно, сбор ополчения не в определенном месяце года, а лишь в определенном
месте, которое в подражание римской традиции называли полем бога войны Марса[401].
Впрочем, если Каролинги и проявляли заботу об обеспечении конницы фуражом[402], то
ведь и при Пипине, как и при Карле Великом военные кампании иногда начинались в
первые месяцы года и, бывало, затягивались на всю зиму, как поход против саксов 784-785 гг. Добавим, что «майские поля» берут начало с 612 г.
3. Говоря о Дильском сражении 891 г., «Фульдские анналы» (Annales Fuldenses) отмечают, что «у франков не принято сражаться „pedetemptim“. Но за этим наречием
стоит представление не о пешем строе, а о медленном, осторожном ведении боя.
В любом случае, даже если принять традиционное толкование этих трех
свидетельств, ничто не говорит о том, что в правление Карла Мартелла произошла
«революция» в военном деле. И до, и после 732 г. франкская военная тактика оставалась, кажется, неизменной; при Пипине Коротком кавалерия еще не играет главную роль, поскольку основной целью военных действий были осада, взятие и защита городов и
крепостей. Стремя распространялось весьма медленно: византийцы познакомились с ним
в VI в., самые богатые франки стали использовать его с VIII в., но еще накануне битвы
при Гастингсе англосаксы, хотя и знали стремя, им не пользовались. Даже если длинный
меч и копье с треугольным наконечником вошли в широкое употребление в VIII в., ничто
не указывает на то, что ими могли воспользоваться только конники со стременами. Иначе
говоря, даже и без стремян конница могла быть очень эффективной и грозной.
Линн Уайт провел также филологический анализ текстов. По его мнению, использование стремени повлекло за собой изменения в лексике: для обозначения посадки
на лошадь и спешивания стали вместо глаголов
системного анализа лексики.
Наконец, иконография почти не проливает света на эту проблему. Самое древнее
изображение стремени в Западной Европе дают миниатюры Санкт-Галленской рукописи
«Золотой псалтырь» (библиотека Санкт-Галленского монастыря, ms. 22; см. также «Codex Perizonianus» из библиотеки Лейденского университета)[403]. Но эта рукопись датируется
третьей четвертью IX в., и ее свидетельство было слишком позднее, чтобы быть полезным
нам. К тому же, даже там если одни конные воины с копьями изображены, по крайней
мере, с одним стременем, то другие, также с копьями, – без них.
Концепции Бруннера, обновленной и дополненной Линном Уайтом, при
современном состоянии наших знаний стоит предпочесть такую точку зрения, которая бы
подчеркивала медленность эволюции. С меровингской эпохи лошади, вероятно, не были
редкостью во франкских войсках, по крайней мере, как средство передвижения для
предводителей и богатых людей. И даже во время сражений всадники отнюдь не всегда
спешивались. Одно из наиболее ясных описаний франкской тактики Григория Турского
показывает, как тюринги, дабы отбить нападение войск Теодоберта I, использовали
классическую хитрость: «<...> на равнине, где должна была состояться битва, они вырыли
рвы, края которых прикрыли дерном с густой травой, отчего создавалась видимость
ровного поля. И вот, когда началось сражение, в эти рвы и упали многие из франкских
всадников»[404], понеся большой урон. В VII в. кавалерия, вероятно, получила
определенное развитие благодаря росту могущества знати, но, тем не менее, оставалась
малочисленной: из 704 воинских захоронений с конца VII до начала IX в. в восточной
