дружных женских толп, поддавшихся моде и подчинившихся идее быть похожими на отмытых и приодетых, сытых хиппи, вялым поведением своим копируя дождевиков из теплых мелких луж.
Жарко, а от нее веет запахом костра и влажного гранита, а присутствие отвязного спутника лишь оттеняет предполагаемую романтику будущего перехода. Почти не сопротивляясь зарождающемуся вздоху, парень сделал шаг, другой… и ушел, оставив за спиной причину как всегда неожиданно возникающих и тревожащих симпатий.
Привокзальный рынок невелик, но очень оживлен, и разделен на покупателей и продавцов. Покупатели, в свою очередь, тоже разделены на две неравные части. Большая и подавляющая — приезжие, временные обитатели вокзала и его окрестностей, в разнообразии своем все-таки объединенные бледностью лиц, и меньшая — местные, в основном шоферы, работники вокзала и просто случайные прохожие. Ну а продавцы, люди разных национальностей, разнообразных форм загара, внешности, одежды, горбоносости — жители этого города, и они также соединены неуловимым сходством. Как будто они обладают особой, общей для всех них покровительственной окраской, объединяющей их в единое целое со своим городом, пыльными домами, жарким солнцем. Плоть от плоти, и здесь, на небольшом и толкающемся пятачке торговли они заметны — их меньшинство. Они статичны — оттого, что все привычно их глазу. Спокойствие и неудивление взгляда, незапрограммированного на поиск и запоминание необычных впечатлений, выдавливают их из слоняющихся вокруг толп путешественников. А в глазах последних ясно читается жажда отпускных приключений, южной экзотики и неотягощенной бытовыми заботами эротики.
Парень среди них, на стороне покупателей, и судя по изрядно покусанному лавашу в руках — довольно долго. Какая это вкусная вещь, лаваш — если, конечно, его не делали русские. Поддаваясь основным течениям и вынужденной неторопливости, парень движется без цели, но все уже изрядно надоело и, оказавшись у выхода, он покидает рынок. Суетливая толкотня и небольшая кучка мужчин с повышенной температурой тел, обступивших наперсточника, остались позади, а впереди виден вокзал и аллея, ведущая к нему, чуть в стороне от горячих железных параллелей, бликующих на солнце. Вереница скамеек под угнетенными жарой, асфальтом и бетоном магнолиями — их круглые кроны невысоки, и до листьев без труда можно дотянуться рукой. Пыль приглушает зеленый глянец, но яркие нескромные цветы похожи на колибри.
Людей немного, и самые удачливые прячутся от солнца в почему-то неплотной тени густой листвы, но все же все скамейки заняты, и сидящие смотрят на мир поездов и прохожих сквозь темные стекла. Козырьки бейсболок и поля вновь вошедших в моду соломенных шляп прибавляют тени, но бледные носы еще только готовятся к жертве ультрафиолету. Парень решает пройтись по аллее: ему слышны объявления и видно, как от прибывающих составов откатывают волны новеньких пассажиров.
Неторопливо шагая и не забывая о лаваше, он вновь с удивлением и с волнением замечает знакомую компанию — одна из дальних скамеек оккупирована будущими покорителями горных маршрутов. Грозного вида рюкзаки свалены в кучу, на скамейке пара мужчин, еще один пытается охладить свое тело в жидкой тени густой листвы. А девушка лежит на рюкзаках, точнее — полулежит, спрятав голову в тень, в руках ее газета — они разгадывают кроссворд, вместе веселее. А он идет мимо и опять смотрит на нее. Девушка спрашивает, ей отвечают, она смеется и записывает ответы. Надвигаются и остаются за спиной деревья, блестят на солнце рельсы, сам собой замедляется шаг… а может это время делает вежливую попытку остановить свой бег и тоже перейти на шаг?
Но быстрой походкой — вероятно, иначе ходить он не умеет, появился 'тот, кто рядом с нею был'. В его руках мороженое, на всех — и газета отложена, а в глазах девушки блеснула точная радость. Разговаривая, она пробует мороженное… но, что такое? На это невозможно смотреть?! Вторично споткнувшись, время сбилось с медленного шага, пришло в себя и прыгнуло вперед — и парень снова прошел мимо.
Снова привокзальная площадь, автобусы и люди, люди и чемоданы. У парня в руках, кроме своей сумки, еще и огромный баул, а рядом, с баулом не меньше, женщина, и ей чуть больше тридцати. И двое ребят, в лицах и фигурах похожие на маму — их руки тоже не пусты. В вытянутости старшего, в его подростковой голенастости проглядывается еще совсем недавняя, как будто это было вчера, девичья стройность матери. Все трое хлопают красивыми фамильными ресницами и пыхтят, стараясь не отставать от парня. Парень, как флагман, быстро ведет всех к автобусу.
Вот он, красавец 'Икарус', обещание мягких кресел и уюта — в его больших окнах эти кресла даже очень хорошо видны. Приманка… но что это? Урчит мотор — и автобус уходит, неторопливо увозя своих надменных пассажиров. Словно театральный занавес, он медленно открывает приостановившейся четверке новую картину: как издевка, перед глазами предстают два весьма бывалых 'ПАЗика'. Их вид потрепан и работящ.
Парень взглянул на свою спутницу с баулом — хлопанье ресницами прекратилось. С трудом оторвав взгляд от 'ПАЗиков', она растеряно глядит вслед удаляющемуся икарусовскому удобству. Но в ее широко, не смотря на яркое солнце, раскрытых глазах оцепенение несбывшейся надежды быстро сменяется улыбкой, еще немного — и там уже нет требований о помощи и просьб сочувствия, а лишь только сознание комичности ситуации. Все — она уже смотрит на парня.
'Бывает, — молча ответил тот, а сам подумал: — вот в этих-то глазах завяз и утонул твой муж'.
— Мам, а это что, наш автобус? — спросил старший. Ребенку все равно, как ехать, а в маленьком и таком боевитом даже интереснее, но вальяжная шутка большого 'Икаруса' задела и его. А у мамы вздрогнули ресницы — и она окончательно пришла в себя.
— Наверное, сейчас узнаем, — бодро ответила она, снова вопросительно взглянув на парня. Баул тяжел, и она переложила его в другую руку, а в голосе растаяли последние тени расстройства.
— Вперед! — скомандовал парень, так же переменив руку, и они двинулись к ближайшему автобусу. Внутри виднеются с десяток пассажиров, в основном женщин: они сидят и смотрят на проходящих и подходящих. У передней двери дымит небольшая кучка мужчин, и здесь же несколько детей, отвлекающих отцов от важного дела. У самого входа водитель-джигит выделяет себя не столько одеждой, а состоянием души: 'Я на работе'.
Подойдя к автобусу, парень разглядел прилепленную к лобовому стеклу картонку, а на ней название турбазы и две большие буквы: 'МО'. Теряя цвет, они медленно умирают под ярким солнцем.
'Наш' — кивнув, все так же молча сообщил он. И вот они уже у дверей, лениво охраняемых джигитом.
— Тертый калач, — ставя баул, произнес парень, имея в виду автобус, но при этом окинув взглядом водителя. Женщина согласилась — она уже достала сумочку — место для денег, помад и документов.
— Здравствуйте, а сколько стоит билет? — запыхавшись, но при этом спокойно задала она вопрос автобусному наезднику.
— Двадцат рублэй, — ответил тот, и в его голосе явственно прозвучало неоспоримое достоинство гор перед суетливой равниной.
— Мал золотник, да дорог, — как бы пожаловалась она, доставая деньги. Теперь согласился парень. Улыбнулись и стоящие рядом курильщики — видно, и они рассчитывали на более приемлемую форму передвижения и соотношение цены и качества.
— Пэрвый раз на Кавказе? — сгустил брови водитель, без счета забирая деньги.
— Здесь впервые, — ответила она, подталкивая детей к двери, — садитесь!
— Ну вот! Раз в жизни в горы выбралысь, зачэм же рублы жалэт? — сделал само собой разумеющийся вывод великодушный погонщик автобуса, и в его голосе послышался тембр каракулевой папахи.
— Вот уж точно, жалеть действительно нечего, — затолкав детей в автобус и хлопнув ресницами, согласилась она. Парень подал баулы, и они тут же заворочались в ее отважных руках. А ему билет достался молча, и он, как некурильщик, поднялся вслед — торчать снаружи не хотелось, торчать снаружи надоело.
Внутри дети, жены и чемоданы, а мужья в спортивных костюмах, а некоторые в шортах, стоят у входа, оголив бледные локти и колени. Семейный трайдент занял два сидения: впереди мама с младшим, все еще дергающая и толкающая баулы, а старший мальчик сзади. Он привстал, увидев парня.
