принесли утром, пораньше.
— Так, — задумались за окошком, — разница в три часа. Как раз, если ее сейчас отправить, утром и доставят.
— Прекрасно, — мстительно улыбнулся Автор, — бланк, пожалуйста.
И за Урал полетела телеграмма, с 'однако' и с пожеланием доброго утра и веселого Рождества. Конечно же, он надеялся, что телеграмма заинтересует ее, вызовет какую-то реакцию, 'на ее усмотрение', и когда десятого он увидел воткнутую в дверь квитанцию, сразу же побежал на почту.
И зачем он послал телеграмму к утру? Это жестоко! Она же не виновата, что почтальон принес ее поздравление первого, а не перед Новым Годом, как предполагалось? И пожарные тоже не виноваты, они не в ответе за пьяного говнюка, подпалившего коляску! Примерно так, грея пацифизмом морозный воздух, размышлял он, заходя на почту и гадая, то же там, во второй телеграмме?
'Расскажи'. Сначала он не придал этому слову особого значения, буквального смысла, удивляясь самой телеграмме, что вот она есть, а не ее содержанию. Но потом: 'Расскажи' — это значит, позвони? Ну и что, но паузы и неоконченные фразы и скорее всего первый звонок станет последним.
Конечно, он схитрил, обманул сам себя, ответил телеграммой. 'Дай знать' — все в ее руках, все честно — у него предположение и ожидание, у нее свобода и выбор, а возможно и надежда, одна на двоих, и разный интерес.
'Действительно, почему?' — подумал он, прочитав новое послание. А она здорово угадывается за этими, напечатанными стандартными буквами вопросами. Скрытый в уверенности в себе юмор, законченность мысли, испытание собеседника.
Зашел Поэт и, мигая красными глазами сдающего сессию студента, попросил Автора зайти к нему в шесть, разбудить, звонить, стучать, пока тот не откроит дверь. Все понятно — хвосты, поболтали о том и о сем.
— Взгляни, — Автор дал прочесть телеграммы, — интересный диалог?
— Да, — согласился Поэт, — здесь есть драйв.
— Что?
— Драйв, движение.
— А-а, — дошло до Автора. Поэт учится в институте и знает иностранные слова: драйв, вау, дорс, и не соглашается с Автором, что образование его портит. Но что же делать? В отличие от звездных трасс у взаймы живущих движение конечно, кратко, но менее определенно и от этого более интересно. Шутка не может быть длинной, становится скучной, и телеграфные аппараты звякнули главным словом: 'подчеркнуть'.
Он и не думал, что получит ответ на свою блефующую наглость. Прошла неделя, не меньше, беспокойство, и вот: 'на твое усмотрение'. Конечно это игра, несерьезность, беспричинность, это ясно, и похоже за ним последнее слово. Можно было бы ответить, подчиняясь ритму и стилю, что-то вроде: 'приеду, позвоню, однако', попытаться испугать, испытать ее самоуверенность, но он решил позвонить.
Конец января, прерывистый снег в светлых пятнах — циклоны один за другим. Почти месяц они бросали друг в друга бумажные самолетики, их полет был интересен, и не то чтоб надоело, но возможен перебор — хорошего много быть не может, а он вспомнил тот январь, пять лет назад.
— Не звони мне больше, — услышал он телефонный приговор. Белые червячки коротких гудков, а на следующий день, или через день родился рапорт — хочу на войну. Она шла уже несколько недель.
— Ты дурак? — спросил командир, вероятно, решив что-то уточнить для себя — они давно служили вместе.
— Жить скучно.
— Понятно. Но послать тебя туда могут только по специальности, а подводные лодки в горах пока еще не применяются.
— Может на прием записаться?
— Запишись.
Адмирал оказался классным парнем. Наверное, под мундиром он носил красную рубаху, минимум красные трусы, но на его счастье машина военной бюрократии оказалась крайне неповоротливой. Вскоре грянул отпуск, все обошлось и хоть не скоро, но забылось, и теперь, в январе двухтысячного он вспомнил январь девяносто пять. В самом деле, дурак — если бы он попал тогда, то был бы самым смелым и, скорее всего, недолго. Чего только не бывает в жизни, но странное дело — когда он услышал: 'Не звони', то вместе с несогласием почувствовал и облегчение, возможность перемен.
В общем, он позвонил, как и тогда, в последнюю субботу января. Автоматика сработала быстро и четко, а пять лет назад в трубке жили телефонистки. О чем говорить? Попросить мужа позвать ее к телефону и спросить: 'Как твоя новая фамилия?'
— А Леночки нет дома, — сказала ее мама.
— А во сколько ее можно застать?
— Не знаю, она пошла к подружке. Там у них… мероприятие.
— А завтра она будет?
— Конечно.
— Я завтра позвоню. Передайте, пожалуйста, что звонил… телеграфист.
— А, телеграммы, — кажется, улыбнулась мама.
— Да, спасибо, до свидания.
Разговор не состоялся. Ну и что? Зато в ожидании воскресного звонка получился этот рассказ. Умри, надежда и сомненье!
Североморск, январь 2000 года.
Исмаил. Похоже на то, что он знает, как его зовут, сразу же реагирует на имя, но понимает лишь то, что хочет понять. Или может. За те почти двадцать часов, что они преследуют русского, пытаясь приблизиться к нему на приемлемое для выстрела расстояние, Мамука с интересом присматривался к полоумному Исмаилу, не знающему слов, страха и, кажется, зла. Или не помнящему. Они выдохлись, еле переставляют ноги, но Аслан, в своем безумии быстро нашедший общий язык с Исмаилом, тащит их вперед. Выдохлись все, но идущий последним Мамука не сдается, исправно, в миллион первый раз и в миллион второй разгибая ноги, а дыхание и сердце ритмично гоняют живую кровь по усталому и горячему телу.
Исмаил. Как рассказывал Иса, а Аслан почти ничего не говорит — его спина раскачивается впереди, рядом с полоумным, что Исмаил служил срочную кинологом, собачником в питомнике где-то на восточных границах Союза. Там что-то случилось, погибли люди, животные, а девятнадцатилетний тогда Исмаил онемел и разучился внятно думать. С тех пор мир сузился для него до двух страстей: любви к собакам и постоянному желанию есть. В одном из рюкзаков, двух на шестерых — они носят их по очереди, кроме Исмаила, лежит сахар — в равной степени для собак и для хозяина. Хотя в этом странном симбиозе трудно определить, кто в действительности хозяин, собаки или человек. Счастливый идиот, ему труднее всех, но он подчиняется скорее поскуливанию идущих по следу собак, чем окрикам раздраженного Аслана. Странное существо — вчера у реки, когда привели Исмаила, Мамука хорошо рассмотрел его искусанные руки — видимо, он не умеет злиться. Иса рассказывал, что по ночам он залезает в чужие дворы и, мыча, разговаривает с собаками. Боясь федералов, а больше себя или себе же подобных, многие правоверные стали держать подлых тварей. Цепные псы узнают его, но, подчиняясь инстинкту ошейника, часто кусают, а он не обижается, терпит и мычит, и ведет с ними продолжительные беседы. И еще у него есть одна страсть, и поэтому он здесь — он тренирует собак. Отбирая, как правило, сообразительных дворняг и вступая, если это необходимо, в понятный только ему одному конфликт с хозяевами. Та небольшая доля сознания, оставленная ему природой или богом, сконцентрировалась вокруг этой страсти и желании поесть. Мамука сам видел и слышал, как его родственники, выгоняя баранов, кричали на нечистых языком Исмаила, то есть громко мычали. Как ни странно, собаки их слушались.
Две из них, явно не волкодавы, к счастью для себя и для людей молчаливые, ведут их сейчас по следу резвого русского, верно и упорно. А рядом с ними безмозглый и поэтому счастливый Исмаил, а за ним Аслан, а за Асланом Иса. Чуть отстал от них Хамид, какой-то там родственник Исмаила, у него винтовка с оптикой.
