поскольку у меня нет компьютера, у меня не может быть адреса электронной почты. Просто не знала, есть ли у меня такой адрес. Мне казалось, что его могли прислать в конверте с какой-нибудь рекламой.) Но я не думала, что нам все это пригодится. Вам может показаться, что я себя жалею, но я все же скажу: я совершенно искренне думала, что они, может, и будут встречаться, но уже без меня. Я слишком стара для них, слишком старомодна — эти мои туфли и вообще; Мне, конечно, было интересно сходить на вечеринку и посмотреть на всех этих странных людей, но это ничего не изменило. Я все равно собиралась забрать Мэтти, и у меня все равно не было никакого будущего, моя жизнь все равно была противна мне. Вы, возможно, думаете: «Почему же она не злится?» Естественно, я злюсь. С чего мне притворяться, будто это не так? Наверное, свою роль здесь сыграла церковь, и возраст, возможно, тоже. Нас ведь учили не жаловаться. Но иногда — почти всегда — мне хочется кричать, крушить все вокруг, убивать. А вот это уже злость. Нельзя жить такой жизнью и не злиться. Впрочем, я отвлеклась. Пару дней спустя у меня в квартире раздался телефонный звонок. Я сняла трубку и услышала приятный женский голос:
— Морин?
— Да.
— Вас беспокоят из управления полиции.
— А, здравствуйте, — сказала я.
— Здравствуйте. Согласно нашим данным, в новогоднюю ночь ваш сын бесчинствовал в торговом центре. Крал вещи из магазинов, нюхал клей, нападал на посетителей центра и так далее.
— Боюсь, это не мог быть мой сын, — ответила я. — Он инвалид.
— А вы уверены, что он не симулирует эту инвалидность?
На полсекунды я даже задумалась. Но ведь когда разговариваешь с полицией, над любым вопросом задумываешься. Ведь хочется быть совершенно уверенной в том, что говоришь истинную правду, — просто на всякий случай.
— Чтобы так симулировать, нужно быть очень хорошим актером.
— А вы уверены, что он не очень хороший актер?
— Конечно, уверена. Понимаете ли, он даже играть не может.
— А что, если это и есть игра? Он подходит под описание этого… как его… Подозреваемого.
— А какое описание? — зачем-то спросила я.
Не знаю, зачем я это спросила. Наверное, хотела помочь.
— До этого мы еще дойдем, мэм. Можете ли вы объяснить, где находился ваш сын в новогоднюю ночь? Вы были с ним?
У меня по спине пробежал холодок. Я сначала не поняла, про какую дату идет речь. Меня прижали. Я не знала, врать или нет. Если предположить, что кто-то из медицинского персонала вывез его в город и использовал как прикрытие? Скажем, один из тех парней, что его забирали? С виду они были весьма приятными, но тут никогда нельзя знать наверняка. А если они украли что-то из магазина, спрятав под одеяло, которым укрыты ноги Мэтти? Если они пошли выпить, захватив с собой Мэтти, затеяли драку и толкнули коляску в сторону противников? А полицейские увидели, как он врезается в кого-то, но, не зная, что Мэтти не может сам сдвинуться с места, подумали, будто он сам ввязался в драку? А потом прикидывался идиотом, поскольку не хотел проблем с полицией? А если въехать в человека на кресле- каталке, ему будет больно. Можно даже ногу сломать. А если… На самом деле, даже немного паникуя, я понимала, что он никак не мог нюхать клей. Такие мысли проносились у меня в голове. Пожалуй, причиной всех этих мыслей было осознание собственной вины. Меня с ним не было, хотя я должна была остаться с ним, а не осталась потому, что хотела оставить его навсегда.
— Нет, я не была с ним. За ним приглядывали.
— А, понятно.
— Он был в полной безопасности.
— Я не сомневаюсь, мэм. Но ведь речь идет не о его безопасности. Речь идет о безопасности посетителей торгового центра «Вуд Грин».
«Вуд Грин»! Он как-то добрался до другого конца города, аж до «Вуд Грин»!
— Нет. Да. Простите.
— Хотите извиниться? Точно хотите? Отвечай, б…, отвечай давай!
Я не могла поверить своим ушам. Я знала, конечно, что полицейские не стесняются в выражениях. Но мне казалось, это происходит в стрессовых ситуациях, когда повсюду какие-нибудь террористы, а не во время телефонного разговора с обычным человеком в рамках обычного расследования. Если, конечно, она не пережила стресс. Могли Мэтти — или тот, кто его толкнул, — на самом деле убить кого-то? Ребенка, быть может?
— Морин.
— Да, я вас слушаю.
— Морин. Я не из полиции. Это Джесс.
— А, — сказала я, заливаясь краской от стыда за собственную тупость.
— Ты ж поверила, поверила, старая перечница.
— Да, я тебе поверила.
По моей интонации она догадалась, что расстроила меня, и больше об этом не вспоминала.
— Ты видела газеты?
— Нет. Я не читаю газет.
— Про нас пишут.
— Про кого пишут?
— Про нас. Им известны наши с Мартином имена. Забавно, правда?
— А что там написано?
— Что я, Мартин и еще двое неизвестных договорились о совместном самоубийстве.
— Это же неправда.
— Ясен пень. И еще там написано, что я — дочь министра образования.
— А почему там так написано?
— Потому что я его дочь.
— А…
— Я просто пересказываю тебе, о чем в газетах написали. Ты удивлена?
— Ну, ты многовато ругаешься для дочери политика.
— А к Джей-Джею домой приходила журналистка и спрашивала, не спустились ли мы с крыши, вдохновившись какой-то идеей.
— И как все это понимать?
— Не знаем еще. Мы собираемся на экстренное совещание.
— Кто?
— Мы все, вчетвером. Великое воссоединение. Можно там, где мы завтракали.
— Я не могу никуда пойти.
— Почему?
— Из-за Мэтти. Отчасти из-за этого я и оказалась на крыше. Я никогда не могу никуда выходить.
— Мы могли бы прийти к тебе.
Кровь у меня опять начала приливать к лицу. Я не хотела, чтобы они приходили.
— Нет-нет. Я что-нибудь придумаю. А когда вы собираетесь встречаться?
— Сегодня вечером.
— Ой, я не успею ничего придумать за сегодня.
— Тогда мы придем к тебе.
— Не надо, пожалуйста. У меня не прибрано.
— Ну так приберись.
— У меня дома никогда не было никого с телевидения. И дочек министров тоже.
— Привередничать и важничать я не буду. Увидимся в пять.
Оставалось три часа, чтобы привести квартиру в порядок. Пожалуй, с такою жизнью, как у меня, невольно станешь немножко сумасшедшей. Нужно быть немножко сумасшедшей, чтобы захотеть спрыгнуть с крыши. Нужно быть немножко сумасшедшей, чтобы спуститься с нее. Нужно быть немножко сумасшедшей,
