силу?
— Как вам будет угодно, — спокойно сказал Раффлс. — Но никому не повредит, если вы будете соблюдать правила игры. Вы обвиняете нас в том, что мы пробрались в каюту господина капитана фон Хойманна глубокой ночью и стащили эту проклятую жемчужину? Я могу доказать, что я всю ночь был в своей собственной каюте, и то же самое, несомненно, может доказать и мой друг.
— Конечно! — возмущенно подхватил я. — Это могут засвидетельствовать корабельные юнги.
Маккензи рассмеялся и покачал головой своему отражению в полированном дереве.
— Здорово придумано, — проговорил он с сильным акцентом, — если бы я не сел на пароход, вполне возможно, все сошло бы вам с рук. Я только что проверил вентиляторы и знаю, как вы это провернули. Но это не имеет значения, капитан. Я сейчас надену на этих франтов наручники, и тогда…
— По какому праву? — зазвенел голос Раффлса, и я первый раз видел, чтобы его лицо вспыхивало таким возмущением. — Обыщите нас, если хотите, обыщите все, что у нас есть, но только посмейте хоть пальцем нас тронуть без ордера на арест!
— Это я-то не посмею? — угрожающе проговорил Маккензи и полез в нагрудный карман. Тут Раффлс быстро сунул руку к себе в карман. — Хватайте его за руки! — закричал шотландец, и огромный кольт, который столько ночей провел с нами, но на моей памяти так ни разу и не выстрелил, с грохотом упал на стол и немедленно перекочевал в руки капитана.
— Хватит! — крикнул Раффлс в ярости помощнику капитана. — Отпустите, я больше не буду. Ладно, Маккензи, давайте посмотрим ваш ордер.
— Вы ничего с ним не сделаете?
— Какой смысл? Дайте взгляну на него, — властно проговорил Раффлс, и сыщик повиновался. Раффлс стал внимательно читать документ, брови у него поползли вверх, рот сжался, но вдруг его отпустило, он улыбнулся, пожал плечами и вернул ордер.
— Ну как, годится? — спросил Маккензи.
— Возможно. Во всяком случае, поздравляю, Маккензи, это — сильный ход. Два взлома и ожерелье Мелроуз, Кролик! — Он обернулся ко мне с печальной улыбкой.
— И все легко доказывается, — сказал шотландец, убирая в карман документ. — У меня и для вас есть такой, — добавил он, кивнув мне, — только покороче.
— Потумать только, — в голосе капитана звучал упрек, — мой корапль стал форофским притоном. Ужасно неприятно. Мне пы нато закофать фас ф канталы, пока мы притем ф Неаполь.
— Ни в коем случае! — воскликнул Раффлс. — Маккензи, заступитесь за нас, не позорьте своих соотечественников перед всем экипажем! Капитан, мы же не сможем сбежать, давайте не подымать шум до вечера! Послушайте, вот все, что у меня есть в карманах; Кролик, вытащи и ты все, что есть у тебя, пусть они нас хоть догола разденут, если думают, что мы вооружены. Единственное, о чем я прошу, — это позволить нам выйти отсюда без наручников!
— Оружия у фас, может, и нет, — сказал капитан, — а фот жемчужина, которую фы стащили, кте она?
— Да получите вы ее! — крикнул Раффлс. — Получите хоть сейчас, если гарантируете, что на борту корабля нас не будут публично унижать.
— Я сам за этим послежу, — сказал Маккензи, — если вы будете вести себя как следует. Ну, так где же она?
— На столе у вас под носом.
Я со всеми вместе уставился на стол, но никакой жемчужины там не было, только содержимое наших карманов: часы, записные книжки, карандаши, перочинные ножи, портсигары — все это лежало на блестящей поверхности стола рядом с револьвером, о котором я уже упоминал.
— Не старайся нас провести, — проговорил Маккензи. — Какой смысл?
— Я и не стараюсь, — засмеялся Раффлс. — Хочу, чтобы вы догадались. Разве нельзя?
— Без шуток, она здесь?
— На этом столе, клянусь Богом.
Маккензи перенюхал и перепотрошил наши портсигары, проверил каждую сигарету. При этом Раффлс упросил разрешить ему выкурить одну и, когда ему разрешили, заметил, что жемчужина лежит на столе гораздо дольше, чем сигареты. Маккензи быстро схватил кольт и открыл магазин.
— Да не там, не там, — покачал головой Раффлс, — но уже горячо. Попробуйте патроны.
Маккензи ссыпал их в ладонь и потряс у уха, но безрезультатно.
— А, дайте их сюда!
В один момент Раффлс нашел тот, который надо, надкусил его и торжественно возложил императорскую жемчужину на середину стола.
— После этого вы, может, будете ко мне снисходительны. Капитан, я, конечно, в какой-то степени преступник и как таковой готов провести в наручниках всю ночь, если вы считаете, что это необходимо для безопасности корабля. Все, о чем я прошу, — это лишь одно одолжение.
— Это путет зафисеть от того, какое отолжение.
— Капитан, я на вашем корабле сделал еще что-то, что гораздо хуже, чем кто-нибудь из вас может себе представить. Дело в том, что я обручился с девушкой, и мне хотелось бы с ней попрощаться!
По-моему, мы все были изумлены в одинаковой степени, но единственным, кто оказался способным хоть как-то выразить свое изумление, был герр капитан фон Хойманн, чье оглушительное проклятье на немецком языке было первым напоминанием о его присутствии в этой комнате. С его стороны последовало яростное возмущение, однако хитрый пленник получил то, о чем просил. Ему было разрешено провести с девушкой пять минут, при этом капитан и Маккензи будут находиться неподалеку (но не так близко, чтобы слышать, о чем они говорят) с оружием за спиной. Когда мы все вместе выходили из каюты, А. Дж. Раффлс остановился и схватил меня за руку.
— Все-таки я тебя впутал в эту историю, Кролик, все-таки впутал! Если бы ты знал, как мне жаль… Но тебе много не дадут, может, и вообще ничего. Если бы ты мог меня простить!.. Ведь это может быть на годы, а может — и навсегда, ты знаешь! Ты всегда был надежным другом, причем в самый решительный момент. Может, когда-нибудь тебе будет приятно вспомнить, что ты всегда стоял до конца!
По его взгляду я понял, что он хотел сказать. Я стиснул зубы, собрался с духом и в последний раз в жизни пожал его сильную, ловкую руку.
Как ярко я помню всю эту сцену и буду помнить до самой смерти! Как ясно я вижу каждую мелочь, каждую тень на залитой солнцем палубе! Вокруг нас были острова, их так много на пути из Генуи в Неаполь; невдалеке, за правым бортом, видна была Эльба, лиловый клочок земли, за которым садилось солнце. Каюта капитана выходила на правый борт, и на палубе, исчерченной тенями, не было никого, кроме нашей группы, включая меня и худенькую фигурку чуть подальше на корме рядом с Раффлсом. Помолвлены? Я не мог в это поверить, да и по сей день не могу. И все-таки, вот же они стоят вместе! О чем они говорили, не слышал никто; они стояли в лучах заходящего солнца на фоне сверкающего моря, которое переливалось всеми красками от Эльбы до самой обшивки «Улана», тени от их фигур кончались как раз у наших ног.
Вдруг — в одно мгновение — случилось то, что я никогда не знал, как воспринимать: то ли восхищаться, то ли проклинать. Раффлс схватил мисс Вернер, поцеловал на глазах у всех, затем оттолкнул так, что она чуть не упала. Реакция была следующей: помощник капитана рванулся к Раффлсу, я — к помощнику.
А Раффлс уже вскочил на поручень и, задержавшись на нем лишь на миг, крикнул:
— Держи его, Кролик! Крепко держи!
И пока я изо всех сил выполнял этот приказ, даже не задумываясь, что я делаю, а просто потому, что Раффлс так велел, Раффлс взмахнул руками, опустил голову — и вот уже его ловкое легкое тело прочертило четкую линию в лучах солнечного заката, как будто он на досуге прыгал с мостков!
О том, что было потом на палубе, я ничего рассказать не могу, потому что меня там не было. Никакого интереса не представляют и последующие события: ни настигшее меня наконец наказание, ни долгое заточение, ни вечный позор — все это неинтересно, за исключением того, что я по крайней мере получил по заслугам. Есть только одно, о чем я должен здесь рассказать, хотите верьте, хотите нет, но еще только одно, и я кончаю.
