случайную пулю для «зомбаков» было предпочтительней, чем потеть в кабине.
— Ты отправишься вместе со мной?
Грязно-зеленый ком протоплазмы опал, растекся по земле поблескивающей пленкой.
«Мне стоит остаться. Еще не все жители ферм авторизировали себя во Всеобщности. У них могут возникнуть трудности — как у меня».
— Тогда — бывай!
Из гравипода выпрыгнул человек в хорошо знакомом Раскину камуфляже. В тяжелом бронежилете и каске с тонированным забралом. В руках он держал автомат. Еще двое «зомбаков» целились в Раскина с открытого борта.
В голове вновь завозился клубок из переплетающихся мыслей.
«Мне лучше подняться на борт. Я обладаю подозрительными способностями и не до конца адекватен во Всеобщности… Сумасшествие!.. При невыполнении или при разрыве контакта я обязан стрелять по ногам… Вот сукины дети!»
Раскин побрел к гравиподу. Со стороны фермы послышалась стрельба — сухие хлопки ружейных выстрелов быстро растворились в грохоте автоматных очередей. «Змеекрылы» попируют сегодня всласть. Ушелец схватился за поручень, подтянулся и запрыгнул на палубу. Машина качнулась. «Зомбаки» синхронно схватились за крепления.
— Балет… — прокомментировал Раскин.
Его бесцеремонно толкнули в спину. «Зомбак», поднявшийся вслед за ним, молча указал на свободное сиденье.
Гравипод жестко рванул вперед, практически с места набирая крейсерскую скорость. Раскин подставил лицо тугому потоку воздуха. «Скорее-скорее гони мой экспресс в ад!» — подумал он устало. Всеобщность в ответ промолчала. За бортом замелькали пологие холмы, поля, брошенная среди пшеничных волн техника…
Его сопровождали четыре «зомбака». Еще один сидел за штурвалом в кабине, отделенной от пассажирского отсека металлокерамической переборкой. Четверо конвоиров вели себя, как и подобает безмозглым «овощам», — сидели истуканами, вцепившись в автоматы, не шевелясь и, кажется, не дыша. К счастью, их лица были скрыты темными щитками шлемов, и Раскин был избавлен от удовольствия любоваться блуждающими глазными яблоками и потеками слюны. Он прислушался к тому, что творится в его голове, но не уловил ни намека на чужое вмешательство.
Вот так и становятся шизофрениками. Упаси боже, если после Аркадии у него останется привычка проверять свои мысли на момент контакта с Всеобщностью!
Один из «зомбаков» громогласно высвободил кишечные газы. А затем, кажется, опорожнился в штаны. Раскину оставалось радовался лишь тому, что гравипод насквозь продувается ветром.
«Далеко до Северной Короны?» — мысленно спросил он и поглядел на «зомбака», сидящего напротив. Перед глазами в тот же миг возникла карта континента: точно такая же, какую он скачивал для себя из Галакома. Полумесяц океанского побережья — Лунный Залив, дальше — фермы, фермы, фермы… сеть мелких круглых озер… судоходная река Корона. Еще дальше, вдоль ее русла — города Северная Корона и Корона Востока.
Здорово! Галаком в голове. Мгновенный доступ к любому информационному ресурсу. Вот если бы такую технологию изобрели люди… Чтоб она находилась на службе у человека, а не человек — в рабстве информационной среды.
«А ведь для меня Всеобщность — на самом деле лишь усложненная версия Галакома, — подумал Раскин. Вновь прислушался к себе и понял, что автор этого умозаключения — он и ни кто иной. — Грибница, нет твоей власти надо мной… Я — серфер, способный вести диалог с другими элементами Всеобщности и обращаться к информационным базам. Но не больше — мои мозги остаются только моими».
Всеобщность? Алло? Покажи свое мохнатое рыльце…
Дважды просить не пришлось.
«Девочка, которая ходит в школу, называется „школьница“… мой брат тоже не любит масляный крем, он считает его дурацким… целевая субвенция может быть потрачена лишь на то, для чего она выделялась бюджетным комитетом, обсудить возможность перераспределения… крупнейшее лавовое море возле вулкана Локки имеет размер 200 километров в поперечнике; в его центре расположен потрескавшийся оранжевый остров из твердой серы… новое тендерное законодательство, Чарльз, по нраву далеко не каждому…»
Бесконтрольный поток мыслей и образов хлынул в его мозг, словно вода через пробоину в днище морского судна. Десятки, тысячи отзвуков чужих сознаний и все — одновременно. Что не могло протиснуться враз в полном объеме, добиралось до его извилин в виде разорванных фраз, ассоциаций, отдельных понятий, и так вплоть до битов… До «да» и «нет». Будто миллионы призраков поспешили излить свои страдания на путника, случайно оказавшегося ночью рядом с кладбищем.
Он пытался вырваться, закрыться. Но сделать это было не проще, чем выпустить оказавшийся под напряжением провод из сцепленных судорогой пальцев. Информационная петля сдавила разум, заставляя его обрушиться внутрь самого себя так, как это происходит с оболочкой разбухшей звезды- сверхгиганта.
На фоне перемешанного в однообразную массу водопада серых человеческих мыслей блеснула причудливая ветвистая молния.
Инопланетный разум!
Несмотря на яркость, Раскин не смог осмыслить цепочку инородных образов. Его восприятие уже было слишком замусоренным, да и мышление «чужого» не оперировало привычными категориями…
Снова вспышка! Хлесткая, словно удар плети.
И он пришел в себя. Съехал с сиденья. Упал на пыльную палубу, сжавшись в позе эмбриона. Ослепленный, оглушенный размером и беспорядочностью того, что правило космосом.
Его освободили. Легко и снисходительно, потрепав по загривку — так освобождает хозяин запутавшегося в собственной цепи не в меру ретивого дворового пса.
«Зомбак», что сидел напротив, отставил автомат и стащил шлем. Часто заморгал глазами, очумело разглядывая пассажира гравипода. Раскин в свою очередь крякнул от удивления: ему еще ни разу не приходилось видеть, как «зомбак» становится нормальным человеком. Схватился за шпангоут, привстал и тут же уронил себя на пустое сиденье.
«Зомбак», а теперь уже не «зомбак» — просто дородный краснолицый боец — расстегнул одну из молний на рукаве своей униформы и выудил — кто бы мог подумать? — пачку детских влажных салфеток с улыбающимся Чебурашкой на упаковке. Вынул одну и тщательно вытер лицо. Затем встрепенулся, будто вспомнил о чем-то срочном, бросил Раскину короткое: «Сейчас…» — и вскочил на ноги. Завозился, шипя и морщась, с клапаном брюк. Наконец ему удалось справиться обтянутыми перчатками руками с магнитными швами. Встал у открытого борта и выпустил молодецкую струю в проносящиеся мимо поля.
— Сучья работа… — сказал он, облегчившись. — Уф, уф, шарах-шурух… — он уселся обратно на свое место. — Ну ты, мужик, и набедокурил!
— Прошу прощения? — не понял Раскин.
— Он просит прощения! — хохотнул солдат и стал вытирать использованной салфеткой ботинки. — Ты откуда такой вежливый взялся, а? — и, не дождавшись ответа, представился: — Кирилл!
— Федор! — нехотя ответил Раскин. Хорошо, что это знакомство не требовало рукопожатия.
— Федя, с Всеобщностью надо как с электричеством: согласно инструкции и под присмотром электрика… А ты — сразу пальцами в розетку!
— Так я же… — Раскин вполне искренне пожал плечами — роль сбитого с толку селянина была на данный момент наиболее удачным решением.
— Фу, черт! — боец сплюнул. — Из-за тебя такой контакт пришлось разорвать!.. Ну, ничего. Зато штаны сухие, а то знаешь какие опрелости, бывает, появляются!
Раскин округлил глаза:
— Значит, ты уже не впервой в этой… в этом…
— Чудак ты, дядя! Это в вашу деревню телефон только-только провели, а на всех цивилизованных планетах давно так: проснулся, жену шарах-шурух, покушал и снова спать — до конца смены. Ну, можешь не
