рас Большого Космоса, но и их разум. Верно, черт тебя дери?
Виктор не ответил. Зрачок его правого глаза закатился за верхнее веко, а левого — уставился на кончик носа. Уголки губ мгновенно заполнились пузыристой слюной, волосатая рука бессмысленно пошарила среди объедков. «Зомбак» стал раскачиваться: назад и вперед со всевозрастающей амплитудой — словно душевнобольной в период кататонического ступора.
Раскин взял со стола треугольник ароматизированный салфетки, тщательно вытер руки и лицо. Мысленно поблагодарил Всеобщность за обед и поспешил к выходу. Он надеялся, что ему позволят несколько минут прогуляться по олеандровой аллейке.
В обычных обстоятельствах гиперпространственную станцию не стали бы «разогревать» только для того, чтобы отправить через нее столь незначительную массу — одного человека. Сейчас же все обстояло по-иному. Либо Всеобщность плевать хотела на целесообразность и экономию ресурсов, что вряд ли, либо он был на самом деле «важной птицей».
Раскин сидел на полу посреди пустого транспортного бокса. За тяжелой заслонкой, отделившей его от Аркадии, переминались с ноги на ногу десять «зомбаков» в гражданском. Под дулами их пистолетов он одолел путь от Белого дворца до «Пизанской башни» портала. Весьма поучительный путь.
Всеобщность обожает узкие специализации. Потому что лишь люди, обладающие ими, могли внедрить ее паразитов в сферы, закрытые для большинства. Куда же откроет путь Грибнице он, штурмовой колонизатор с коэффициентом изменений «восемь с половиной»? На планеты с агрессивной внешней средой? Таких наверняка полным-полно за условной границей сферы радиусом в пятнадцать световых лет — владений людей в Большом Космосе. Да, но нет. Всеобщность нашла занятие для каждого пенсионера — это правда, однако никуда не деться от деструктивного влияния старости на ткани, мышление и рефлексы. Если верить документации, то Раскин давным-давно выработал свой ресурс. Хотя на деле с этим можно было поспорить, крепко поспорить.
Ушелец поднялся на ноги, прошелся от одной стены к противоположной.
Можно предположить, что его планируют использовать в качестве консультанта Всеобщности. В роли своеобразного кукловода, — в новые миры шагнут молодые, крепкие, как следует зомбированые ребята, а он будет смотреть на внеземные пейзажи их глазами и дергать, дергать за веревочки… Покорять чужие планеты, так сказать, не сходя с унитаза. И так до тех пор, пока мозг не начнет выдавать хаотичные, противоречащие друг другу команды.
Но есть еще и третье предположение: Забвение. Извечный камень преткновения, об который сломала зубы не одна тысяча любопытных. Забвение было планетой, недоступной для прямого исследования, и остается ею долгие годы. Вне зависимости от того, сколько клеток Грибницы станет носить в себе новое поколение его потенциальных первопроходцев. Раскин по-прежнему был единственным живым существом (кухуракуту — не в счет), способным противостоять проклятию мира Кратера и каменных радиальных волн. Ти-Рекс снова может оказаться у дел.
Вопрос только в том, найдет ли Всеобщность место в «периодической таблице разумных рас» для создания, которое проявляет себя лишь изменением напряжения темпорального поля? Что-то подсказывало Раскину, что межзвездный паразит не упустит возможности присосаться к такому исключительно узкому специалисту.
…Когда его вели по центральному проспекту Северной Короны к гиперпространственной станции, он не смог побороть искушения. Пробовал Всеобщность так и эдак, все-таки он был серфером и имел преимущества над остальными… Например, над теми, кто вел его в это же время под прицелом своих пистолетов. А Всеобщность, в свою очередь, пробовала его. Постоянно напоминала о себе, пробивалась сквозь возведенную защиту безобидными голосовыми и визуальными галлюцинациями, искушала его, аки змий поганый. Раскин слышал низкочастотный гул — так трепетали недра планет, перед тем, как разродиться землетрясением. Только теперь это землетрясение зрело внутри него, глубоко (в душе?) под покровом угнетенного сознания.
«Оставь сомнения. Присоединись!»
Тау Кита вошло в фазу ежедневного затмения. Оно не было полным — из-под нижнего края Джуниора виднелся сверкающий плазменный язык, — но Северная Корона погрузилась в прозрачные янтарные сумерки. Из зенита на улицы города устремились десятки «змеекрылов». Оглашая полуденный вечер нетерпеливым клекотом, твари облепили каждую урну, каждый мусорный бак, словно сентябрьские осы — грозди перезревшего винограда; они принялись выбрасывать наружу несъедобные ошметки и хватать друг друга клацающими, как садовые ножницы, челюстями, ссорясь из-за редких съедобных кусков.
«Оставь сомнения. Вспомни — космический фактор! Ты нужен нам, а мы — тебе!»
«Хорошо, — сдался Раскин наконец и мысленно протянул руку запертому в клетке зверю, готовый при первом же резком движении хищника отдернуть ее обратно. — Что вы от меня хотите?..»
«Чувствую ли я грусть? Да, она во мне».
И он увидел себя, раздавленного горем. Маленького мальчика, сидящего на земле возле облепленного кольцами «змеекрылов» тела. Руки, которыми он в безвыходном, глухом отчаянии обхватил голову, были покрыты свежими ранами. В отличие от Раскина, мальчик не был ни сильным, ни смелым. Он не смог спасти отца, когда на их ферму напали те люди. О, напавшие боялись! Боялись так сильно, что поспешили убить всех, кого видят: и хозяев, и работников, даже собак и кошек; они знали, что может не хватить духа сделать это минутой позже, ведь «зомбаки» так походили на людей, которых они еще вчера называли «родней». Но мальчик боялся сильнее. За него боялась вся Всеобщность. И на следующее утро он, единственный, избежавший расправы человечек, не смог отбить отца от свалившихся на голову острозубых падальщиков. А ведь тот еще дышал!
Это происходило сейчас, в эти секунды, на теплом, лесистом севере.
И Раскин понял: куда его грусти до того черного чувства, что царит в душе ребенка. Всеобщность пассивно наблюдала за свежим, малообъемным кластером, не пропуская деструктивную боль в свою структурированную систему, — масса Грибницы в организме ребенка была еще недостаточной, чтобы забрать его в мир грез. Не сейчас, но, может, завтра или послезавтра… если успеет эвакуационная группа.
«Чувствую ли я боль? Да, она во мне».
Он оказался на безымянной планете, находящейся возле Сектора Веги. Совместный десант людей и ххта провалился: у дьяволов в сине-черной униформе оказалась поддержка с воздуха, — укрытые до определенного момента среди скал переоборудованные «транспортники» поднялись в небо. Металлические громады — на вид громоздкие и неповоротливые — ловко маневрировали, поворачивая нападающим то один борт, то другой. Тяжелые кинетические пушки корежили снарядами землю, бойцы Всеобщности гибли один за другим.
Он видел над собой три светлых луны: три светлых окна на темно-синем, беззвездном небе. Вероятно, они были красивы. Вероятно. Земля вновь содрогнулась, и на его лицо посыпался сухой грунт, смешанный с мелкой кварцитовой крошкой. Он потянулся, чтобы стряхнуть мусор с лица, и понял, что тянуться ему нечем.
Раскин поспешно разорвал контакт. Судорожно протер глаза: вот они — ладони, пальцы, все на месте. Но куда той боли, которую испытывал сейчас он, до предсмертных мук поглощенного Грибницей существа?
«Зачем?»
Он хлопком в ладоши погасил верхний свет в спальне и откинулся голой, усталой спиной на взбитую подушку. Комнату плавно затопило сиреневое свечение двух бра под плафонами в форме водяных лилий. Он прикрыл глаза и тут же почувствовал, как по его плотному, покрытому волнами густых волос животу нежно скользят тонкие пальцы. Сверху вниз, туда, где волосы еще гуще, а ощущения — острее и долгожданнее. Вслед за рукой ту же самую траекторию повторили теплые губы…
Раскин пошатнулся. Чужая слабость накрыла его горячей волной. Он оступился и упал, едва успев выставить перед собой руки. «Зомбаки», идущие следом за ним, остановились.
«Каждое живое существо заслуживает счастья в том понимании, которое дает оно себе».
Он мог быть кем захочет. Любые ощущения были доступны ему в равной степени.
