слова) пришлось лишь последние двадцать футов.
Одолев подъем, мы оказались на продуваемом ветром пятачке между двух сточенных скал. У меня гулко стучало сердце и перехватывало дыхание, с Гаврилой, похоже, случилась та же беда. Поэтому несколько минут мы таращили друг на друга глаза, мычали, как глухонемые, и бестолково жестикулировали. Зато когда способность дышать вернулась!..
Мы заревели, точно два берсеркера, которым посчастливилось отправить на дно Северного моря вражеский драккар! Немедленно принялись выплясывать, забыв, что так немудрено свалиться. Затем заключили друг друга в объятия.
Наши усилия не пропали даром. И надо было такому случиться: на последнем этапе пути, когда пришло время возвращаться, мы сорвали куш!
Перед нами лежала погруженная в тень чаша кратера. Пространство, охваченное кольцом скал, было весьма просторным: на этой площади могла бы поместиться небольшая деревенька… вместе с трактиром и кладбищем. Долгие годы ветер заполнял кратер песком, с высоты песчаные волны казались обманчиво мягкими.
Я бы не назвал этот вулкан «нормальным» с точки зрения земной науки. Скорее всего, кратер в пустоши был не вулканического, а метеоритного происхождения! Да-а, с этих небес порой срываются крупные звезды!
В центре чаши, опираясь килем на песок, лежал однотрубный пароход. Дюны, жмущиеся к судну с обеих сторон, не позволяли ему завалиться набок. Насколько я мог судить, корабль был современным. Возможно, английского или немецкого производства. А может — чем черт не шутит? — и нашего. Рангоут на первый взгляд выглядел целым. Только выцветшая краска на бортах и надстройках да рыжие наносы на палубе говорили о том, что пароход давно покоится среди дюн, что он осиротел и нет никого, кто бы поддерживал на нем чистоту и порядок.
Словно шутки ради, с правого клюза был отдан якорь.
Я не помню точно, как нам удалось спуститься в кратер и не расшибиться: внутренняя сторона чаши оказалась практически отвесной. Здесь не было ни уступов, ни трещин, ни карнизов. Вдобавок стемнело окончательно, и головоломный спуск проходил при скупом свете звезд. Как все обошлось благополучно? Не иначе у нас выросли невидимые крылья…
Под ногами зашуршал песок: мы бросились через дюны к пароходу. Мы вязли в барханах, падали и поднимались вновь. Ночь сделала красные пески нейтрально-серыми, поэтому мне иногда казалось, что нас окружает обычная земная пустыня. Что вместе с пароходом сквозь водоворот пространства и времени в кратер чужепланетного вулкана засосало фрагмент Земли.
— «Дельфин», — прочитал Гаврила название судна. — Ну, здорово, земляк!
Вот уже и я могу прикоснуться рукой к обросшему ракушками днищу.
«Дельфин» был коммерческим кораблем с малым водоизмещением. Однако, стоя ниже его ватерлинии, было трудно не почувствовать себя жалким лилипутом, очутившимся под раздутым брюхом синего кита. Наверное, я успел позабыть стальную громаду «Кречета»… Где-то в глубине души возник страх, что пароход вдруг начнет крениться в нашу сторону, и тогда он неминуемо раздавит двух человек. Но, очевидно, у меня просто закружилась голова.
— Нас будто бы ждали, — пробормотал боцман, берясь за якорную цепь. К счастью, он не заметил моей слабости.
Гаврила крякнул, подтянулся и быстро-быстро полез вверх. У меня же опустились руки: после восхождения и спуска в кратер, после пробежки через дюны я был больше неспособен выполнять какие- либо спортивные трюки. Что-то не хватало пороху пиратствовать с Гаврилой на пару. Как-нибудь в иной раз…
Через секунду-другую наверху послышалась дробь быстрых шагов, а затем к моим ногам упал штормтрап. Я сказал «спасибо» ночному небу и взобрался на палубу.
На твиндеке я замер, пораженный фантастичностью происходящего. «Дельфин» — обычный морской корабль — возвышался над неподвижными песчаными волнами. Его окружали черные базальтовые скалы. Их вершины были обтесаны ветром, но ниже они оставались нетронутыми, почти что гладкими. Грот-мачта «Дельфина» пыталась дотянуться до россыпи южных звезд, чугунные кнехты торчали из песка, покрывающего палубу неравномерным слоем. За иллюминаторами, в отсеках, скрывалась непроглядная тьма. Было пусто, пыльно и безмолвно. Не скрипели снасти, не шумел океан, не свистели боцманские дудки… Даже ветер — истинный хозяин планеты ржавых песков — был не властен в этом анклаве, отгороженном от пустоши скалами. Я словно оказался во сне, где привычные вещи и привычные понятия обрели особый, мистический смысл. Мне грезилось, что я очутился на Земле далекого будущего, что моря превратились в пустыни, а среди песков молчаливыми памятниками вымершему человечеству застыли созданные им корабли.
— Эй, доктор!
Голос Гаврилы в один миг отрезвил меня. Я замотал головой, стряхивая наваждение. Боцман спустился с центрального мостика, глаза его сияли.
— Послушай, здесь все цело! Нужно проверить камбуз и ахтерлюк… — Он поглядел на меня, затем спросил с тревогой: — Доктор, тебе нехорошо?
Я усмехнулся через силу:
— Все в порядке. Еще поживем.
— То-то! — одобрил Гаврила. — Пошли внутрь?
Хранилище припасов мы отыскали сразу. Всего-то требовалось идти на запах гнилой капусты. Наверное, даже охотники за сокровищами египетских фараонов не ощущали такого возбуждения. В свете двух фонарей мы спустились в трюм, заставленный ящиками, мешками и анкерками. В первом развязанном нами мешке оказались сухари, во втором — старый и сморщенный, но вполне съедобный картофель…
Трудно описать словами чувства, которые мы испытали, «наложив лапу» на сие изобилие. Какие-то, черт возьми, сумерки затянули сознание. Я помню, как мы, не щадя расшатанных цингой зубов, набивали рты сухарями, а что не умещалось, рассовывали по карманам. Крепкие ржаные сухарики — это не какая- нибудь дрянь вроде лягушек-козерогов, это — пища богов. Мы ломали ящики, издавали кошачье урчание, выгребая жестяные банки с тушенкой и топленым маслом. Под ноги посыпалась крупа, соль, почерневшая морковь и мягкий, будто растаявший жир, лук. Мы отыскали поколотую головку сахару. Нашли полную ендову с водкой и десяток бутылок крымского вина.
Нам хватило благоразумия не травмировать измученные продолжительным голоданием желудки. Консервированное мясо и масло были оставлены на потом. Мы насытились сухарями, погрызли сахару. Затем разлеглись на мешках с мукой и откупорили бутылку вина. Утолили жажду несколькими глотками сладкого, будто нектар, напитка.
— Жаль, что остальных с нами нет, — пробурчал Гаврила. — Я бы немедленно отправился назад, к месту встречи. Только ночь, а скалы — гладкие… Боюсь, не перейду.
— Да, жаль, — согласился я. — Но мы выйдем на рассвете. Надо захватить с собой консервов побольше и водки. То-то они обрадуются! Мы осоловели. Сделалось тепло и весело. Даже вонь гнилых овощей, от которой в другое время у меня навернулись бы на глазах слезы, была частью этого незатейливого уюта. Потребовалось приложить уйму усилий (и душевных, и физических), чтобы подняться на ноги и продолжить осмотр парохода.
Прежде всего нас интересовала вода. Вино — напиток благородный, но после вина захочется пить еще сильнее — к несчастью, такова особенность человеческого организма. Проверили котлы. Они были полными, только вода внутри них оказалась ржавой и невкусной. Мы открыли опреснитель и увидели ту же картину.
— Ладно, — вздохнул я, — хотя бы есть чем подмыться.
Потом нас охватила «золотая лихорадка». Все, что попадалось в руки — плотницкий инструмент, посуда, такелаж, — мы собирались непременно взять с собой в обратную дорогу. Почему-то мы были убеждены, что этот инвентарь обязательно пригодится в пустоши.
Затем болезненный озноб сошел на нет. Мы принялись деловито обшаривать отсеки и вскрывать рундуки. Спокойный и тщательный поиск тут же принес результаты: Гаврила отыскал винтовку в упакованном виде и патроны к ней. Я нашел превосходную теплую одежду: несколько почти новых свитеров
