рубиновых капель на меня уже неслось следующее существо. Я опять нажал на спусковой крючок, и «старик» словно врезался в стену. Его перевернуло в воздухе и отшвырнуло в диаметрально противоположном направлении.
У меня не было времени перезаряжать ружье. Уроды тянули ко мне лапы, оканчивающиеся скрюченными пальцами. Я саданул прикладом по голове одного, вышиб зубы другому; левой рукой выхватил из-за пояса нож и тут же вонзил под ребра твари, вздумавшей повиснуть на моей шее. Завертелся, раздавая удары. Мельком заметил, что отец Савватий сражается как лев, что и его мэр кружит со скоростью пропеллера аэроплана.
Гаврила вырвался, раскидав навалившихся на него гадов. Безбожно ругаясь, заработал тяжелыми кулаками, некогда отправлявшими на больничную койку нерадивых матросиков.
Через секунду-другую возле нас поредело, и я смог наконец перезарядить ружье. Выстрелил вслед убегающим прочь «старикам», а затем еще раз — по неповоротливым «яйцекладам». И в обоих случаях промахнулся…
Отец Савватий упал на колени рядом с Северским. Поднял раненому голову, торопливо расстегнул на нем изодранный в клочья китель. Артиллерист выглядел плохо. Однако досталось ему куда меньше, чем я опасался.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся наш «Победоносец», кривя от боли рот. Поглядел на меня и с чувством Добавил: — Накаркал, генералиссимус. Теперь давай, штопай меня, господин Ланцет! — И по грязным щекам офицера потекли слезы.
Очевидно, Северский закрывал руками горло. В результате до глотки «старики» не добрались, зато здорово искусали оба запястья. Но не это было самым страшным. Какая-то зверюга разодрала офицеру левое плечо до самой кости; обнажился сустав, из поврежденной артерии толчками била кровь… Вот это — чрезвычайно опасная рана; теперь каждая секунда бездействия отнимала у раненого шансы на спасение жизни.
— Отец Савватий, вы можете помочь? — обратился я к священнику.
— К-конечно, с-сын, — ответил тот, с трудом справляясь с речью.
— Вам нужно будет зажать вот здесь… Только крепко! Сможете?
Я положил руки отца Савватия на плечо Северского. Артиллерист зашипел и зажмурился — его стало знобить. Впрочем, знобило нас всех…
Гаврила пытался перезарядить револьвер, но патроны, неожиданно сделавшиеся скользкими, словно подтаявший лед, то и дело вываливались из дрожащих пальцев. Из-за скал на нас испуганно глядели «яйцеклады». Где-то вдалеке, в глубине русла, зазвучал кашляющий лай. Трутни «стариков» прекратили паническое бегство. Похоже, они вот-вот залижут раны и нагрянут снова. Дорога была каждая минута! Да и Северский потерял уйму крови…
Я тронул боцмана за плечо:
— Гаврила, будь начеку!
Боцман кивнул, поднимая обеими руками револьвер. Я же повесил ружье на шею и кинулся к скалам. «Яйцеклады», увидев, что я приближаюсь, затрусили кто куда — тяжелые и неуклюжие, точно объевшиеся дерти гусаки. При этом они не прекращали мяукать препротивными голосами и извергать из себя осклизлые яйца. Мне было на них наплевать, я принялся взбираться на горб островка. В какой-то момент из непримечательной трещины высунулась личинка и укусила меня за ладонь. Зубки у коварного слизняка оказались отнюдь не молочными. От неожиданности я едва не сорвался вниз, на камни. Но «чуть-чуть», как говорится, в счет не берется.
На вершине горба я долго не задержался. Разогнался, насколько это было возможно, и перепрыгнул на карниз, выдававшийся из крутого берега соседнего острова. А с карниза, перекрестившись, махнул на броненосец: эта площадка находилась как раз на одной высоте с палубой «Кречета». Я рисковал… я дьявольски рисковал! Расстояние между карнизом и палубой было — о-го-го! Мне, конечно, играла на руку марсианская сила тяжести… но, с другой стороны, если бы я не дотянул до палубы, то расшибся бы наверняка! Тут не спасла бы и гравитационная фора… Но я дотянул! Зацепился руками за леер и повис, стуча ногами по борту.
Подтянулся, крякнул и закинул себя на палубу.
— Эй-эй! — забеспокоился Гаврила. — Доктор, ты там как? Цел?
Три долгих секунды я лежал на спине, глядя в небо и ощущая дрожь каждой жилки. Только теперь я позволил себе испугаться, только теперь голова моя пошла кругом, а в глазах защипало. Это продолжалось те самые три секунды…
Затем вскочил на ноги и побежал куда глаза глядят. Я искал штормтрап или подходящий по длине фал. Вокруг все было до слез знакомым и одновременно незнакомым. В неземном красноватом свете я узрел декорации, в которых прошли последние полгода моей жизни, однако теперь эти декорации выглядели так, будто их достали из пыльного чулана и в беспорядке разложили на полутемной сцене.
Под парусиновым тентом я отыскал свернутую в бухту тросовую лестницу. Бросил ее конец за борт и первым делом позвал наверх боцмана.
Через две минуты Гаврила стоял рядом со мной.
— Спустим шлюпку, — предложил он с ходу. — Поднимем Георгия Иваныча на ней.
— Точно! — одобрил я. — К шлюпбалке!
И в этот момент над мачтами броненосца с ревом пронеслась летающая машина. Мы с Гаврилой по привычке пригнулись. Летун описал над «Кречетом» круг и двинул на юго-восток.
Итак, с этого момента «хозяевам» известно, что строптивые земляне добрались до своего боевого корабля.
В конце концов, перед бурей всегда следует затишье. Затишье, дарованное нам Небесами, подошло к концу.
…Мы спустили шлюпку при помощи неподатливой лебедки. Отец Савватий уложил Северского в лодку («Победоносец» теперь был вынужден самостоятельно зажимать артерию) и вскарабкался на борт по тому же штормтрапу. Втроем мы навалились на ворот лебедки, приводя в движение забитые ржавым песком шестерни, и подняли-таки наш драгоценный груз…
Когда Гаврила и отец Савватий погрузили артиллериста на носилки, внизу, у киля корабля, уже кружил десяток вернувшихся к «гнездовью» человекоподобных тварей.
2
— Вы боитесь крови, отец Савватий?
Священник задумчиво поглядел на руки: они были по локти покрыты бурой коркой.
Гм, очевидно, я задал ненужный вопрос. И все-таки Савватий ответил:
— Священник, Паша, это одновременно учитель, врач и воин. Поэтому я не боюсь крови… Точно — не боюсь.
— Что ж, весьма кстати. Весьма рад, что у меня такой ассистент… Ну-с, Георгий Иванович, начнем, что ли?
В операционном пункте горели две керосинки. От моих рук на бледное лицо раненого падали черные тени. Руки двигались быстро, тени метались еще быстрее, словно стремясь подчеркнуть драматизм ситуации. Отец Савватий прижимал к плечу артиллериста марлевую салфетку и напевал под нос какую-то молитву. Сильно пахло спиртом, потом и кровью. Все было в добрых традициях русской полевой хирургии… Вот я беру шприц и ввожу иглу в правое предплечье Северского…
— Что это? — спросил тот, уставившись на меня. В глубине не знающих страха глаз прорастало зерно паники. Я знал этот взгляд — видел добрую сотню раз под час своей хирургической практики в Смоленске и Петербурге. Краснощекие молодцы, которые не струсят побороться с медведем, приходят в ужас от одного только вида медицинского инструмента. И Северский не был исключением.
— Это? Морфий, батенька, морфий…
Эх, не ожидал лихач оказаться на «Кречете» вот таким образом. Все — проклятая спешка и
