И я тоже не слушаю никого.
Но в чем же различие?
В результате Второй мировой войны Финляндия вынужденно уступила Советскому Союзу территории Карелии и Печенги. Переданные земли составляли двенадцать процентов от площади страны. Оттуда необходимо было эвакуировать свыше четырехсот двадцати тысяч человек. В 1945 году утвердили один из гениальнейших и эффективнейших законов в нашей истории – закон о приобретении земли. В соответствии с ним, в стране создали сорок пять тысяч новых фермерских хозяйств и пятьдесят шесть тысяч участков под строительство жилых домов. Таким образом разместили беженцев и фронтовиков, в том числе и Тайсто Оксанена.
Ему после войны предоставили шанс, участок и готовые чертежи типового дома.
Мне государство оплатило обучение и переселило из деревушки в городскую многоэтажку.
О его войне нам всем необходимо было знать, о моей войне не рассказывал никто.
У него дровяное отопление, у меня центральное.
У него баба, у меня женщина.
У него школа жизни, у меня высшая школа.
У него костыль, у меня соломинка.
У него – засадить, у меня – возбудить.
Он – если он беженец – спасался от войны в эмиграции.
Мою деревню разорили, а мне показали город. Или Швецию.
От этих сравнений пульс зашкалило за сто шестьдесят. Неохота было идти в душ, я опрокинул воду на башку из кувшина.
Полтора этажа. Посередине печь, рядом кухня, спальня и гостиная, наверху две маленьких спальни для детей. Таких домов выросло в Финляндии после войны примерно семьдесят пять тысяч. Дипломированные архитекторы впряглись в проектирование небольших домов для народа, единственный раз в истории этой страны. Редкий домик сохранился в первозданном виде, без дополнительных флигелей и новых жильцов.
По крайней мере, один.
И он должен быть моим.
Пульс сразу упал до 130.
В блокноте я создал новый раздел: Дом. Ниже записал все, что знал на данный момент об объекте и его владельце.
Хотя я еще ничего не знал о старике, я решил продолжить сравнение, подражая исследователям- урбанистам и специалистам по моделям поведения, которые выдают сентенции на основании вида из грязного окна автобуса.
У него жена умерла, у меня ушла.
У него сын в браке, у меня дочка в цветастом платье.
У него времени мало, у меня еще меньше.
У него плохие ноги, у меня плохая голова.
У него предрассудки, у меня пустые надежды.
У него верная позиция, у меня тоже.
У него злобное упрямство, у меня только упрямство.
У него дом в реальности, у меня – в мыслях.
Надо было заканчивать.
Я прилег на диван, чтобы успокоить нервы. Но нервов не было.
Подскочив, я постарался затихнуть перед их фотографиями. Вспомнил, что произошло у дверей Сирк-ку. Мне хотелось оттолкнуть Хелену и прижать Сини.
Я вышел на балкон перекурить.
Во дворе галдела молодежь, кто-то из них показал мне средний палец. Я ответил тем же и швырнул окурок прямо в толпу. Они заорали, что завтра изобьют меня.
У них в жизни нет ничего. Ни палки, ни сердца.
Хелена
Мой маленький теоретик превратился в деятельного мужчину. Ну почему ему надо было врываться сюда таким образом, я бы сама ему в свое время сообщила адрес. Я отправила коллаж Матти в мусор, хотя Сини кричала, что нельзя портить дом и наши фотографии. Сиркку успокоила Сини мультиками про Мумми- троллей. Я вышла на балкон и взяла из пачки Сиркку сигарету, хотя я не курю. Затянулась, и на секунду мне показалось, что балкон обрушился подо мной.
Загасив сигарету о перила, ввалилась в комнату.
Сини с плачем требовала сменить Мумми-троллей на Твинисов, я не разрешила. Не могу смотреть, как у них все время что-то не получается, это ничуть не смешно. Сини ныла не переставая, я взяла ее на руки и попросила Сиркку замесить тесто на оладьи по рецепту теоретика.
