волосы.
Железный Майк Фэллон сидел в своем инвалидном кресле в нижнем белье; голова откинулась назад, руки безвольно болтались. Бесполезные волосатые ноги свисали влево. Рот был открыт, а глаза выпучены, словно в последний момент Майк осознал, что смерть всем не такова, какой он ее себе представлял.
— О, Майки… — пробормотал Ковач.
По привычке он осторожно шагнул в ванную, машинально подмечая все детали и одновременно думая о постигшей его утрате. Майк Фэллон в свое время выдрессировал его, стал для него образцом — легендой, на которую следовало равняться. В некотором отношении он был для него как отец — даже больше, чем отец, учитывая странные отношения Майка с собственными сыновьями. Ковачу всегда тяжело было видеть старика угрюмым, разочарованным и жалким. Но зрелище, которое он являл собой мертвым, было просто невыносимым.
На затылке Майка зияла открытая рана. Оторванный лоскут кожи прилип к окровавленным седым волосам на макушке. На полу валялись кусочки мозга и обломки черепа. Справа от Фэллона лежал старый полицейский револьвер 38-го калибра, упавший на пол, когда тело дернулось в предсмертной судороге.
Еще один коп, покончивший с собой с помощью оружия, которое он носил для защиты граждан. Бог знает, сколько их умирает таким образом каждый год. В любом случае, слишком много. На службе они считают себя членами братства, но умирают в одиночестве, потому что не знают, как справиться со стрессом, и боятся рассказать об этом другим. Не важно, если они уже на пенсии, — коп остается копом до последнего дня.
И этот день наступил для Майка Фэллона. День похорон его сына.
“Человек не должен переживать своих детей, Коджак. Он должен умереть, прежде чем они смогут разбить его сердце”.
Ковач приложил два пальца к горлу старика. Простая формальность, хотя он знал людей, которые пере-. жили подобные раны. Точнее, пережили их сердца, продолжавшие биться, но мозг был слишком поврежден, чтобы функционировать далее. Жизнью такое состояние назвать было трудно.
Фэллон успел похолодеть. Трупное окоченение уже коснулось лица и шеи, но еще не дошло до верхней части туловища. На этом основании Ковач определил, что смерть наступила пять-шесть часов тому назад — в два или три часа ночи. Самые тяжелые часы, которые кажутся бесконечными человеку, лежащему без сна, уставясь в темноту, и заново переживающему самые мрачные минуты своей жизни…
Выйдя на заднее крыльцо. Ковач зажег сигарету и закурил. Его пальцы оцепенели от холода. В кармане лежали перчатки, но он не стал их вынимать. В конце концов, физическая боль — всего лишь проявление жизни и не идет ни в какое сравнение с душевными страданиями.
Ковачу хотелось выпить виски в память о старике, но с этим придется подождать. Докурив сигарету, он вытащил сотовый телефон.
— Это Ковач из отдела убийств. Я обнаружил труп. Пришлите группу, и самую лучшую — он был одним из наших.
Когда подъехала Лиска, Ковач сидел на пороге, закутавшись в пальто и докуривая вторую сигарету.
— Господи, Динь, что ты вытворяешь? Хочешь переполошить всех соседей? — спросил он, когда она вылезла из своего спортивного “Сатурна” с мешком для мусора вместо выбитого стекла.
— По-твоему, соседи вызовут копов? — осведомилась Лиска.
— Скорее кто-нибудь из них просто подстрелит тебя на улице. Сначала стреляй — потом задавай вопросы. Америка на пороге нового тысячелетия.
— Если мне повезет, он пробьет бензобак и окончательно угробит эту колымагу.
— Что произошло? — Ковач кивнул в сторону машины, когда Лиска поднялась по заснеженным ступенькам, игнорируя чистый скат для инвалидного кресла.
Она пожала плечами:
— Еще одна жертва моральной деградации. В гараже Хаафа.
— Мир катится на роликах прямиком в ад. У тебя что-нибудь украли?
— Красть было нечего, кроме моего адреса на рекламных буклетах. Ковач нахмурился:
— Мне это не нравится.
— Мне тоже… Тебе мама никогда не говорила, что ты заработаешь геморрой, сидя на холодном бетоне?
— Нет. — Он медленно поднялся. — Она говорила, что я загоняю себе внутрь все, что бы ни увидел.
— Что она имела в виду?
— Что я принимаю все чересчур близко к сердцу. — Раздавив ногой окурок, Ковач отшвырнул его за куст можжевельника.
Воцарилось неловкое молчание.
— Мне очень жаль, Сэм, — заговорила наконец Лиска. — Я знаю, как много он для тебя значил. Ковач вздохнул:
— Себе в рот стреляют самые крутые.
Лиска нахмурилась и подтолкнула его локтем:
— Не вздумай проделать такое. Я тебя быстренько оживлю.
Ковач попытался улыбнуться, но потерпел неудачу и посмотрел на ближайший дом. Сосед Фэллона установил перед окном фанерные силуэты трех волхвов, едущих на верблюдах к младенцу Христу. В данный момент огромный шнауцер с увлечением отгрызал волхва с одного из верблюдов.
— Я не настолько крут, Колокольчик, — признался Ковач.
Ему казалось, будто защищавшая его броня проржавела и рассыпалась от старости. Что хуже — быть слишком суровым и бесчувственным или ощущать страдания других и страдать от этого самому? В такой день на этот вопрос нелегко ответить. Это все равно что пытаться решить, что лучше — удар ножом или обухом по голове.
— Вот и хорошо.
Лиска положила руку ему на спину и на несколько секунд прижалась лбом к его плечу. Такой вот простой человеческий контакт успокаивал лучше, чем любые слова.
“И все-таки стоит быть открытым для эмоций других, — ответил Ковач на свой вопрос. — Даже если это, как правило, причиняет боль”.
Он сжал плечо напарницы:
— Спасибо.
— Не стоит благодарности. — Лиска шагнула в сторону с чопорным видом. — Ладно, хватит. Я должна поддерживать свою репутацию. Кстати, о людях, имеющих репутацию… Угадай, что за парочку я видела сегодня утром в горячем местечке под названием “Чип Чарли”?
Ковач молча ожидал продолжения.
— Кэла Спрингера и Брюса Огдена.
— Ну, будь я проклят!
— Странная парочка, верно?
— Они были счастливы, увидев тебя?
— Да, так же счастливы, как если бы обнаружили у себя на голове вшей. Кэл потел, как монах в бардаке, и улизнул при первой же возможности.
— Он слишком нервничает для человека, за которым не водится никаких грехов, — заметил Ковач.
— Вот именно. А Огден… — Она посмотрела на улицу, словно ища объект для сравнения. Мимо прогромыхал грузовик с мусором. — Этот парень как бочонок нитроглицерина с замысловатым детонатором. Хотела бы я покопаться в его личном деле.
— Сейвард обещала мне просмотреть досье Фэллона по делу Кертиса и проверить, есть ли там записи об Огдене — угрожал ли он ему и так далее.
— Но она не покажет тебе досье?
— Нет.
— Ты утрачиваешь подход, Сэм.
— Старею, — усмехнулся Ковач. — Но я надеюсь, что ей осточертеет моя физиономия и она передаст
