Второй этаж дома раньше, наверное, был чердаком, но его ловко приспособили под жилые помещения. Оставленные открытыми балки на потолке создавали ощущение высоты. “Неплохое местечко, чтобы повеситься”, — подумал Ковач.
Тело висело на веревке в нескольких футах от большой кровати с пологом на четырех столбиках. Веревка была перекинута через одну из балок — конец ее крепился где-то в изголовье кровати. Сама кровать была аккуратно застелена — на нее не ложились и даже не садились. Ковач отмечал все это чисто машинально — его внимание было сосредоточено на жертве. Ему припомнилась фотография, лежащая лицом вниз на комоде в спальне Майка Фэллона: красивый молодой атлет в новой полицейской форме и рядом с ним сияющий от гордости Майк. Такая же фотография стояла и на комоде Энди.
Теперь его красивое лицо посинело и распухло, губы застыли в жуткой усмешке, мутные глаза были полуоткрыты. Тело было обнаженным. Стиснутые в кулаки руки свисали по бокам. На костяшках пальцев выступили темные пятна — кровь застаивалась в нижних краях конечностей. Ноги, находившиеся в нескольких дюймах от пола, распухли и побагровели. По запаху и отсутствию трупного окоченения Ковач сделал вывод, что тело пробыло здесь около суток.
Присев на корточки, он прижал пальцем лодыжку трупа и сразу отпустил ее. Кожа побелела, но больше ничего не произошло. Кровь давно свернулась. Кожа была холодна, как лед.
Футах в десяти от трупа у стены стояло зеркало в дубовой раме. Тело полностью отражалась в нем. На стекле чем-то темным было написано слово “Жаль”.
— Я всегда считал извращенцами этих ребят из БВД, — услышал Ковач чей-то голос за спиной. Он оглянулся и увидел двух полицейских, которые стояли в дверях и ухмылялись, глядя на зеркало. Это были два здоровяка с головами, похожими на бетонные блоки и лишенными шеи. Судя по биркам, их звали Рубел и Огден.
— Эй, вы, “Тупой и еще тупее”! — окликнул их Ковач. — Ну-ка убирайтесь с места происшествия. Что вы здесь торчите? Истоптали все вдоль и поперек.
— Какая разница? Все равно это самоубийство, — отозвался один из копов.
Ковач покраснел от злости.
— Тебя не спрашивают, бык! Лет через двадцать, может быть, ты будешь иметь право выражать свое мнение. А сейчас убирайтесь оба. Я не хочу, чтобы сюда кто-нибудь входил. И держите язык за зубами. Где труп — там репортеры. Если я прочитал хоть одно слово об этом, — он указал на зеркало, — то сразу пойму, кто все растрепал. Ясно?
Полицейские мрачно посмотрели друг на друга и направились к лестнице.
— Подумаешь! Какая-то крыса из БВД решила повеситься, — сквозь зубы процедил один из них. — Ну и в чем тут преступление? По-моему, он только оказал всем услугу.
Ковач снова посмотрел на труп. Краем глаза он видел, как Лиска обшаривает комнату, подмечая каждую деталь, записывая расположение мебели и все, что может оказаться существенным. Они выполняли эту работу по очереди; сегодня была его очередь снимать “Полароидом” место происшествия.
Ковач начал с самой комнаты, затем перешел к трупу, фотографируя его в разных ракурсах. Каждая вспышка запечатлевалась у него в памяти: то, что раньше было сыном Майка Фэллона; балка, с которой свисала петля; шведская стенка, стоящая позади тела — достаточно близко, чтобы Энди Фэллон использовал ее для перехода в мир иной; зеркало с надписью “Жаль”.
О чем сожалел Энди Фэллон? Или это слово написал кто-то другой?
В комнате потянуло сквозняком, и труп начал покачиваться. Чудовищная пляска смерти отражалась в зеркале.
— Никогда не понимала людей, которые раздеваются догола перед самоубийством, — сказала Лиска.
— Это символично. Они сбрасывают земное облачение.
— Ну, не знаю… Я бы не хотела, чтобы меня нашли голой.
— А может быть, он не покончил с собой, — заметил Ковач.
— Думаешь, его мог кто-то прикончить? Или заставить повеситься? Довольно редкий способ убийства.
— А как насчет зеркала? — спросил Ковач, хотя ему и так все было ясно.
Лиска несколько секунд рассматривала обнаженный труп, потом посмотрела в зеркало, увидев в нем отражение Энди Фэллона рядом с собственным отражением.
— Господи! — ахнула она. — Несчастный случай во время попытки самоудовлетворения? Никогда еще с этим не сталкивалась.
Ковач промолчал, думая о том, что ему сказать Майку. Как объяснить крутому старомодному копу, что его сын нечаянно удавил себя петлей, пытаясь достичь оргазма при помощи лишения себя кислорода??
— Но что значит это слово? — вслух размышляла Лиска. — “Жаль” наводит на мысль о самоубийстве. Зачем ему писать такое, если он все это вытворял ради оргазма?
У Ковача голова раскалывалась от боли. Он потер лоб и поморщился.
— Знаешь, бывают дни, когда лучше не вставать с постели.
— Ты сам выбрал профессию. — Лиска кивнула в сторону трупа: — Меня это зрелище тоже не слишком вдохновляет. Всегда предпочитала мертвым живых — пусть даже самых дрянных.
— Ладно, не болтай. Совсем меня затрахала, — буркнул Ковач. Лиска коснулась его руки, глядя на Ковача серьезными голубыми глазами:
— Я очень сожалею, Сэм. Надеюсь, Железный Майк сможет это выдержать.
Несколько секунд Ковач молча смотрел на маленькую руку напарницы, лежащую на его рукаве. На какое-то мгновение ему захотелось притронуться к ней, просто ради контакта с человеческим существом. Лиска не носила колец — по ее словам, чтобы не смущать потенциальных женихов. На ее коротко остриженных ногтях не было лака.
— Я тоже надеюсь, — сказал он.
Внизу вдруг послышались крики и rpохот. Лиска бросилась к лестнице. Ковач топал за ней, тщетно стараясь не отставать.
— Отпусти его! — кричал Рубел, пытаясь стащить Тома Пирса с распростертого на полу Огдена.
Пирс яростно стряхнул его и снова бросился на Огдена, но Рубел схватил его за горло и оттащил.
Огден пробовал подняться, но ноги скользили по полированному полу. Осколки стекла и фарфора хрустели под его форменными ботинками. Ухватившись за край шкафчика, Огден наконец смог встать и с недоверчивым видом провел рукой по кровоточащему носу. Наверное, не мог понять, как такой хлюпик умудрился расквасить ему нос.
— Ты арестован, засранец! — рявкнул Огден, тыча в сторону Пирса окровавленным пальцем.
— Отпустите его! — крикнула Лиска Рубелу. Лицо Пирса побагровело от недостатка воздуха.
Рубел отпустил его, и он рухнул на колени, тяжело дыша и с ненавистью глядя на Огдена:
— Сукин сын!
— Никто не арестован, — заявил Ковач, становясь между ними.
— Я хочу, чтобы они ушли! — хриплым голосом потребовал Пирс, с трудом поднимаясь на ноги. В его глазах блестели слезы ярости. — Уберите их отсюда!
— Ах, ты… — начал Огден.
Ковач хлопнул его ладонью по груди, хотя это было все равно что ударить гранитную плиту.
— Заткнитесь и убирайтесь!
Рубел и Огден направились в гостиную, пыхтя от злости. Ковач последовал за ними.
— Что, черт возьми, вы ему сказали?
— Ничего, — ответил Рубел.
— Так я и поверил! Наверняка вы сказали ему какую-то гадость. Хотя что толку задавать вопросы? Это все равно что спрашивать, коричневого ли цвета дерьмо, — с отвращением произнес Ковач.
— Он бросился на меня! — с возмущением воскликнул Огден. — Напал на полицейского!
— Вот как? Хотите подать рапорт о случившемся? Хотите, чтобы мистер Пирс дал показания и чтобы ваш начальник прочитал, какие вы тупицы?
Огден с мрачным видом вытащил из кармана грязный платок и приложил его к носу.
— Вам повезет, если он не подаст жалобу, — добавил Ковач. — А теперь убирайтесь и займитесь
