Возвышение Сайласа Лэфема

— То было совсем другое дело. Я не знала, кто они такие, а то, может, и подождала бы. А сейчас я говорю: если ты взял к себе молодого Кори, чтоб через его отца попасть в общество, лучше уволь его немедленно. Таким манером я этого не хочу.

— А кто хочет таким манером? — крикнул ее муж.

— Никто, если не ты, — спокойно сказала миссис Лэфем.

Айрин вернулась домой; стружка у нее за поясом не была замечена отцом и не вызвала вопросов у матери. Но сестра тотчас ее увидела и спросила, что это значит.

— Ничего, — сказала Айрин со счастливой улыбкой, сразу ее выдававшей; она вынула стружку и бережно спрятала к себе в ящик, среди кружев и лент.

— Не поставить ли ее в воду, Рин? А то завянет к утру, — сказала Пэн.

— Насмешница! — воскликнула счастливая девушка. — Это ведь не цветок.

— А я подумала — целый букет. От кого?

— Не скажу, — дерзко ответила Айрин.

— Ну и не говори. А знаешь, мистер Кори был сегодня здесь и гулял со мной по пляжу.

— Ничего подобного! Он был со мной в новом доме. Вот я тебя и поймала.

— Неужели? — протянула Пенелопа. — А я никак не догадаюсь, кто тебе дал драгоценную стружку.

— И не догадаешься! Не догадаешься! — Ее прелестные глаза просили, чтобы сестра и дальше дразнила ее, и Пенелопа длила комедию с тем терпением, какое обнаруживают в подобных случаях женщины.

— Ну, что ж, не догадываюсь. Не знала, что сейчас модно преподносить стружки вместо цветов. Это даже практично. Пойдут со временем на растопку, а увядшие цветы куда годятся? Может, он будет их присылать вязанками.

Айрин смеялась от удовольствия, которое доставляла ей мучительница.

— Ах, Пэн, я хочу тебе рассказать, как все было.

— Значит, это все-таки он? Нет, мне слушать неинтересно.

— Нет, ты послушаешь! — Айрин догнала сестру, которая сделала вид, будто уходит из комнаты, и усадила ее на стул. — Вот! — Потом придвинула другой стул, чтобы загородить ей дорогу. — Он подошел и сел рядом со мной на козлы.

— Так близко, как ты сейчас ко мне?

— Бессовестная! Я тебе задам! Нет, на приличном расстоянии. А на полу лежала эта стружка, и я в нее тыкала зонтиком…

— Чтобы скрыть смущение.

— И ничуть я не смущалась. Совершенно была спокойна. А потом он спросил, можно ли наступить на стружку, а я все ее теребила, и я сказала, можно…

— Какая смелость! Так и сказала: можете наступить?

— А потом… потом… — продолжала Айрин, подняв глаза и погружаясь в блаженные воспоминания. — Да! Я спросила, нравится ли ему запах сосновых стружек. А он поднял стружку и сказал, что она пахнет как цветок. А потом спросил, можно ли ее преподнести мне, — в шутку, конечно. Ну, а я взяла ее и заткнула за пояс. И мы так смеялись! Просто не могли остановиться. Пэн, как думаешь, что он хотел этим сказать? — Она прильнула к сестре и спрятала у нее на плече пылающее лицо.

— Есть, кажется, книга о языке цветов. Но о языке стружек я мало что знаю и не могу сказать точно…

— Не надо, Пэн, не надо! — Айрин перестала смеяться и зарыдала, прижимаясь к сестре.

— Что ты, Рин! — вскричала старшая.

— Ты знаешь, что ничего он не хотел сказать. Я ему совсем не нравлюсь. Он терпеть меня не может! Презирает! О, что мне делать?

Сестра молча ласкала девочку, и по лицу ее прошла тень, потом к ней вернулась обычная насмешливость.

— А тебе и не надо ничего делать. Тут единственное преимущество девушек — если только это преимущество. Я не всегда в этом уверена.

Айрин вернулась от слез снова к смеху. Подняв глаза, она увидела себя в зеркале, отразившем ее красоту, сверкавшую еще ярче после пронесшегося ливня. Это, по-видимому, вселило в нее надежду.

— А как ужасно, если надо что-то делать, — сказала она, улыбаясь своему отражению. — Не знаю, как они решаются.

— Некоторые и не могут решиться — особенно перед этакой красавицей.

— Ну тебя, Пэн! Ты же знаешь, что это не так. А какой у тебя хорошенький ротик, Пэн, — задумчиво сказала она, созерцая этот ротик в зеркале, потом надула собственные губки, чтобы посмотреть, что получится.

— Ротик у меня полезный, — согласилась Пэн. — Вряд ли я могла бы обходиться без него — привыкла.

— У него такое забавное выражение — под стать выражению твоих глаз; точно вот-вот произнесешь что-то смешное. Он так и сказал, еще когда увидел тебя в первый раз: что у тебя много чувства юмора.

— Да что ты? Но, наверное, так оно и есть, раз это сказал сам Великий Могол. Что ж ты мне раньше не говорила, я бы не ходила до сих пор как будто ничего собой не представляю.

Айрин смеялась, точно ей нравилось, что сестра именно так приняла его похвалу.

— А у меня рот строгий, чопорный, — сказала она, опуская углы губ и тревожно вглядываясь в зеркало.

— Надеюсь, ты не скорчила эту мину, когда он преподнес тебе стружку. Если да, то он тебе больше не даст ни одной щепки.

Чопорный рот раскрылся в очаровательном смехе, а потом прижался к щеке Пенелопы.

— Хватит, глупышка! Я тебе предложения еще не делала. Что за поцелуи!

Она высвободилась из объятий сестры и побежала по комнате.

Айрин стала догонять ее, вновь испытывая желание спрятать лицо на ее плече.

— О Пэн! О Пэн! — кричала она.

На другой день, едва оказавшись наедине со старшей дочерью, миссис Лэфем спросила, словно зная, что Пенелопе это уже известно:

— Зачем это у Айрин была вчера стружка на поясе?

— О, какая-то шутка мистера Кори. Он дал ее ей в новом доме. — Пенелопе не хотелось смотреть в серьезное лицо матери.

— Как думаешь, что он хотел этим сказать?

Пенелопа повторила рассказ Айрин, мать слушала, но, казалось, мало что извлекла из него.

— Он как будто не таков, чтобы этим шутить, — сказала она наконец. Потом, помолчав: — Айрин очень хорошая девочка, ну и, конечно, красавица. Но не хотела бы я, чтобы мою дочь брали замуж за красоту.

— Со мной, мама, тебе это не грозит.

Миссис Лэфем печально усмехнулась.

— Она ему неровня, Пэн. Я сразу так подумала, а теперь мне все яснее. По уму неровня.

— Не слышала я, чтобы кто-нибудь влюбился в девушку за ее интеллект, — спокойно сказала Пенелопа.

— Нет. Он вообще не влюблен в Айрин. Если б влюбился, то и на интеллект бы не посмотрел.

Пенелопа не указала матери на противоречие.

— А может, все же влюбился.

— Нет, — сказала миссис Лэфем. — Она ему нравится, когда он ее видит. Но увидеть ее он не старается.

— Ему это не удается. Ты ведь не позволяешь отцу привозить его сюда.

— Уж он нашел бы поводы приезжать и без отца, если бы хотел, — сказала мать. — Но он мало о ней думает. Когда не видит, то и не думает. Она ребенок. Хороший ребенок, это я всегда скажу; но все-таки ребенок. Надо ей забыть про него.

— Это будет, пожалуй, нелегко.