вину перед Роджерсом, или ее смутили доводы Роджерса. Вероятно, сыграли роль обе эти причины, и муж тотчас почувствовал их действие на миссис Лэфем. Собравшись с силами, он повернулся к Роджерсу.
— Я не стану поминать прошлое, — продолжал Роджерс тоном все большего превосходства. — Вы правильно поняли, что вам следовало сделать, чтобы с ним покончить.
— Еще бы! — сказал Лэфем. — У меня на это ушло около ста пятидесяти тысяч долларов.
— Некоторые мои предприятия, — признал Роджерс, — оказались, по-видимому, неудачными, но я еще надеюсь, что со временем они принесут выгоду. Я не понимаю, почему вы сейчас так заботитесь о чужих интересах, а так мало подумали обо мне. Я выручил вас, когда это было вам нужно, а вы встали на ноги и вышвырнули меня из дела. Я не жалуюсь, но так было; и я был вынужден начать все сначала и устраиваться заново, когда вроде бы уже нашел свое место в жизни.
Лэфем снова взглянул на жену, голова ее была низко опущена; он понял, что она полна прежними угрызениями за его поступок, который он с тех пор более чем искупил, и беспомощна в этот решающий момент, когда ему так нужна была ее интуиция. Значит, он надеялся на ее помощь, хотя думал, что решать предстоит ему самому, на ее чувство справедливости, которое поможет ему в его душевной борьбе. Он не забыл, как она еще недавно спорила с ним, когда он спросил, имеет ли он право продать эти мельницы, если представится случай; сейчас его ужаснуло не то, что она словом или хотя бы взглядом выразила сочувствие Роджерсу, но что она молчала, не сочувствуя ему. Он проглотил стоявший в горле комок, жалость к себе, жалость к ней, свое отчаяние и сказал ласково:
— Шла бы ты спать, Персис. Время позднее.
Она направилась к двери, но тут Роджерс заметил, явно желая удержать ее, возбудив ее любопытство:
— Не будем больше об этом. Я ведь не прошу вас продать этим людям.
Миссис Лэфем остановилась в нерешительности.
— Тогда к чему вы все это затеяли?
— Того, о чем уже говорил вашей жене. Чтобы вы продали все мне. Я не скажу, что собираюсь с этим делать, но вы уже ни за что не будете в ответе.
Лэфем был поражен, на лице жены он увидел оживление и любопытство.
— Мне нужна недвижимость, — продолжал Роджерс, — и деньги у меня найдутся. Сколько вы хотите? Если дело в цене…
— Персис, — сказал Лэфем, — иди спать, — и бросил на нее взгляд, требовавший повиновения. Она ушла, оставив его наедине с искусителем.
— Если вы надеетесь, что я пособлю вам в ваших плутнях, Милтон Роджерс, то вы не туда обратились, — сказал Лэфем, закуривая сигару. — Стоит мне только продать вам мою собственность, вы сей же час перепродадите ее другой паре негодяев.
— Это христиане и джентльмены, — сказал Роджерс. — Но я не намерен их защищать и не намерен сообщать вам, что сделаю или не сделаю с предприятиями, когда они снова будут в моих руках. Я спрашиваю: продаете ли вы их мне, и если да, то за сколько? А после продажи это ни в коей мере уже не будет вас касаться.
То была истинная правда. Это подтвердит любой законник. Лэфем невольно восхитился изобретательностью Роджерса; все себялюбивые чувства его натуры объединились, подкрепленные сознанием необходимости, и требовали от него согласия. Действительно, почему бы отказываться? Причин для этого теперь не было. Каждый скажет, что он сражается с призраком. Он продолжал курить, точно Роджерс уже ушел, а Роджерс по-прежнему стоял у камина, терпеливый как часы, тикавшие над ним на каминной доске и мелькавшие маятником то по одну, то по другую сторону его лица. Наконец он сказал:
— Ну как?
— Вот как, — ответил Лэфем. — Не ждите ответа сегодня, это я уже говорил. Вы ведь знаете: то, что вы сказали, ничего не меняет. А жаль. Видит Бог, я очень хотел бы избавиться от этой собственности.
— Так отчего не продать ее мне? Разве вы не понимаете, что после этого вы уже ни за что не отвечаете?
— Нет,
— Но почему вы думаете, что утром будете понимать лучше? Вы только зря тратите время! — вскричал Роджерс, обманутый в своих надеждах. — Откуда такая щепетильность? Когда вы отделывались от меня, такой щепетильностью и не пахло.
Лэфем поморщился. Конечно, нелепо человеку, который однажды уже проявил такое себялюбие, заботиться о правах других.
— Думаю, что за ночь ничего не случится, — ответил он угрюмо. — Во всяком случае, до утра я ничего не скажу.
— В котором часу прийти утром?
— В половине десятого.
Роджерс застегнул пальто и вышел, не сказав больше ни слова. Лэфем направился следом, чтобы запереть за ним входную дверь.
Жена окликнула его сверху, когда он возвращался.
— Ну как?
— Я сказал, что отвечу завтра.
— Хочешь, я спущусь, и мы поговорим?
— Нет, — ответил Лэфем, гордо и горько сознавая свое одиночество. — Ты мне ничем не поможешь. — Он закрыл дверь, и скоро жена услышала, как он шагает взад и вперед; всю ночь она слушала, не смыкая глаз, как он ходит по комнате. Но когда рассвет забелил окна, она вспомнила слова Писания: «И боролся Некто с ним до появления зари… И сказал: отпусти меня, ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу тебя, пока ты не благословишь меня».
Наутро она ни о чем не решилась спросить его, а он поднял на нее усталые глаза и, помолчав, сказал:
— Не знаю, что ответить Роджерсу.
Она не смогла произнести ни слова; она не знала, что сказать, и, стоя у окна, проводила его взглядом, когда он, тяжело ступая, шел к углу улицы, чтобы сесть в омнибус.
В конторе он появился несколько позднее обычного; почта уже лежала у него на столе. Среди конвертов был один длинный, официального вида с фирменным заголовком, и Лэфем, еще не вскрыв его, понял, что Большая Озерная и Полярная дорога предлагает купить у него лесопилку и мельницу. Он машинально удостоверился в правильности своего страшного предчувствия и, вместе с тем, единственной надежды и долго сидел, бессмысленно уставясь на конверт.
Роджерс явился точно в назначенное время, и Лэфем протянул ему письмо. Он сразу все понял и увидел невозможность дальнейших переговоров даже с такими податливыми и сговорчивыми жертвами, как эти англичане.
— Вы меня разорили! — крикнул Роджерс. — У меня не осталось ни цента. Господи, смилуйся над моей бедной женой!
Он ушел, а Лэфем долго смотрел на дверь, которая за ним закрылась. Вот она — награда за то, что он твердо, ценой собственной гибели стоял за правду и справедливость.
26
В тот же день, еще до полудня, пришла из Нью-Йорка телеграмма от виргинцев, сообщавшая, что их брат согласен на сделку; Лэфему оставалось завершить ее. А он этого не мог; и, если они не дадут ему отсрочки, будет вынужден упустить этот шанс, единственный шанс поправить свои дела. Он провел день в отчаянных попытках достать денег, но не достал и половины к тому часу, когда закрылись банки. Мучаясь стыдом, он пошел к Беллингему, с которым так надменно расстался, и изложил ему свой план. Он не мог заставить себя попросить у него помощи и просто рассказал, что намерен предпринять. Беллингем сказал, что все это — рискованный опыт, что сумма, которую ему предлагают внести, огромна, разве что есть полная уверенность в успехе. Он посоветовал отсрочку, посоветовал осторожность; он настаивал, чтобы Лэфем хотя бы побывал в Канауа-Фоллз и осмотрел залежи и фабрику, прежде чем вкладывать такие деньги в расширение дела.
— Все это хорошо, — сказал Лэфем, — но, если я не завершу сделку в течение двадцати четырех часов,
