Возвышение Сайласа Лэфема

что я полюбил вас ради богатства вашего отца? — В этих сказанных с улыбкой словах был оттенок упрека, хоть и очень мягкого, и она его почувствовала.

— Нет, такого я не могла о вас подумать. Я… я не знаю, что хотела сказать, почему я… Я хотела сказать… — Она не могла объяснить, что с отцовскими деньгами чувствовала себя более достойной его; это было бы неправдой, но иного объяснения у нее не было. Она умолкла и бросила на него беспомощный взгляд.

Он пришел ей на выручку.

— Я понимаю, вы просто не хотели, чтобы несчастья вашего отца ударили и по мне.

— Да, именно так; и очень уж много всяких различий. Надо ведь и о них подумать. Не притворяйтесь, будто вы этого не знаете. Ваша мать никогда не примет меня, а может быть — и я ее.

— Что ж, — сказал Кори, слегка опешив. — Вы ведь выходите не за моих родных.

— Ох, не в том дело!

— Я знаю, — признал он. — И не стану притворяться, будто не понимаю, о чем вы, но я уверен, что все различия сгладятся, когда вы лучше узнаете моих родных. И не сомневаюсь, что вы с моей матерью понравитесь друг другу, потому что — как вы можете не понравиться! — воскликнул он уже не столь убежденно, чем прежде, и стал приводить множество других, тоже не менее шатких доводов. — У нас свои обычаи, у вас свои; и конечно, поначалу моя мать и сестры покажутся вам немного чужими, но это скоро пройдет — для обеих сторон. Не может быть между вами таких уж неодолимых различий, а если бы и были, мне это безразлично.

— Думаете, мне будет приятно, когда вы станете принимать мою сторону против матери?

— Никаких сторон не будет. Лучше скажите мне, чего вы так боитесь.

— Боюсь?

— Ну тогда о чем думаете.

— Сама не знаю. Дело не в том, что они говорят или делают, — объяснила она, глядя ему прямо в глаза, — а в том, какие они есть. Я не могу быть с ними сама собой, а когда я не могу быть с кем-то сама собой, я становлюсь неприятной.

— А со мной вы можете быть сама собой?

— О, вас я не боюсь. И никогда не боялась. Вот в чем была беда, с самого начала.

— Ну что ж, раз так, это все, что требуется. Я тоже вас не боялся с самого начала.

— Вот я и предала Айрин.

— Перестаньте! Никогда вы ее не предавали.

— Она вас первая полюбила.

— Но я-то вообще никогда ее не любил, — взмолился он.

— Она думала иначе.

— Тут нет виноватых, и я не позволю вам винить в чем-то себя. Моя дорогая…

— Подождите. Давайте постараемся понять друг друга, — сказала Пенелопа, вставая со стула, чтобы помешать ему приблизиться. — Я хочу, чтобы вам все было ясно. Нужна ли вам девушка, у которой нет ни цента, которая чувствует себя чужой в обществе вашей матери и которая обманула и предала собственную сестру?

— Мне нужны вы!

— Так вот: этому не бывать. Я бы вечно презирала себя. По всем этим причинам я должна от вас отказаться. Да, да, должна.

Она смотрела на него, и в ее убеждении была явная неуверенность.

— Таков ваш ответ? — спросил он. — Ну что ж, я вынужден повиноваться. Простите, если я требовал от вас слишком многого. И — прощайте.

Он протянул руку, и она пожала ее.

— Наверно, я кажусь вам капризной и непостоянной, — сказала она. — Но я ничего не могу с собой поделать — я и сама себя не понимаю. Меняю свои решения по два раза на дню. Но нам ничего не остается, как расстаться, да, другого пути нет. Другого пути нет, — повторила она. — И я постараюсь запомнить это. Прощайте! Я все сделаю, чтобы запомнить это, вы тоже — и очень скоро вы и думать обо всем этом забудете. Нет, нет, не об этом. Я ведь знаю, какой вы верный; и все же вы скоро посмотрите на меня другими глазами и поймете, что, даже не случись всего с Айрин, я вам не подхожу. Ведь правда? — говорила она срывающимся голосом, все еще не выпуская его руки. — Я совсем не та, какую желали бы видеть ваши родные; я это почувствовала. Я маленького роста, и смуглая, и некрасивая, и они не понимают мою манеру разговаривать, а теперь мы еще и разорены. Нет, я им не гожусь. Прощайте. Вы и так были слишком терпеливы. Я достаточно вас испытывала. Мне бы решиться и выйти за вас замуж наперекор их желаниям, раз вы этого хотите, но на такую жертву я не способна — для этого я слишком эгоистична… — И вдруг она бросилась ему на грудь. — Я даже отказаться от вас не могу! Как я взгляну кому-нибудь в глаза? Уезжайте! Уезжайте, но возьмите меня с собой! Я так старалась от вас отказаться. Я все испробовала — и все напрасно. Бедная Айрин! Каково-то ей было от вас отказаться!

Кори немедленно вернулся в Бостон, предоставив Пенелопе сообщить сестре о предстоящей свадьбе. Случай или недоразумение избавили ее от этого. Едва Кори вышел, как в комнате появилась Айрин и спросила:

— Пенелопа Лэфем, неужели ты так глупа, что отослала этого человека из-за меня? — Пенелопа растерялась от проявления такого удивительного мужества; она не ответила прямо, и Айрин продолжала: — Если это так, то будь любезна, верни его. Я не допущу, чтобы он думал, будто я сохну о человеке, который меня никогда не любил. Это оскорбительно, и я этого не допущу. Немедленно верни его!

— Хорошо, хорошо, Рин, — пролепетала Пенелопа. И добавила, устыдясь своих увиливаний перед гордым великодушием Айрин: — Я уже… то есть… он вернется.

Айрин на мгновение застыла, глядя на нее; что было у нее в мыслях, неизвестно, но вслух произнесла она только:

— Ну-ну! — и оставила сестру, испытавшую смятение, — смятение и вместе с тем облегчение, ибо обе они знали, что говорят об этом в последний раз.

Свадьба состоялась после стольких бед и несчастий и породила столько сожалений о прошлом и опасений за будущее, что не принесла Лэфему того торжества, которое прежде вызывала у него мысль о родстве с семейством Кори. Неудачи преследовали его так долго, что лишили всякой надежды на преуспеяние, ради которого люди пресмыкаются и раболепствуют, и, проведя через сомнения и душевные муки, вернули мужественность, которую едва у него не отняло процветание. Ни он, ни его жена и думать не думали теперь о том, что их дочь выходит за представителя семьи Кори; они думали только о том, что их дочь идет за того, кто ее любит; присутствие Айрин еще более их отрезвляло. Сердцем они были с нею.

Миссис Лэфем не уставала повторять, что не представляет себе, как выдержит это.

— Все мне кажется, будто тут что-то неправильно.

— Нет, правильно, — твердо отвечал полковник.

— Я знаю. А все кажется, что нет.

Мне не составит большого труда указать те черты в характере Пенелопы, за которые семейство ее мужа в конце концов примирилось с ней и полюбило ее. Такое постоянно происходит в романах; и семейство Кори, как и намеревалось, постаралось увидеть в женитьбе Тома лучшее, а не худшее.

Они оказались людьми, способными оценить поведение Лэфема, о котором рассказал им Том. Они гордились им, и Бромфилд Кори, которому доставлял тонкое эстетическое наслаждение героизм, с каким Лэфем противился Роджерсу и его искушениям, — героизм неосознанный, но истинно драматический, — написал ему письмо, которое прежде безмерно польстило бы этой простой душе, хотя теперь он как бы его и не заметил.

— Ну и что ж, может, Пэн станет там полегче, — сказал он жене.

И все же различия между семьей Кори и женой Тома не стерлись, да и не могли стереться.

— Вот бы Том женился на полковнике, — тонко заметила Нэнни Кори.

Перед отъездом в Мексику, когда Том привез жену к себе домой, стороны временно проявили учтивость и терпимость: свекор по своей доброте сделал вид, будто ему нравится ее манера говорить, хотя