— Что ты имеешь в виду?
— Рану надо зашить так же, как ты зашиваешь порванную рубаху или носок, — пояснил он и сам же рассмеялся: — Разумеется, не так, как это делаешь ты.
— Я позову врача.
Кейл насмешливо фыркнул:
— Ваш врач, который меня лечил, непременно прикончил бы меня, если бы его не остановили. Дело не только в том, что у твоего брата останется большой шрам, такие рваные раны опасны тем, что долго не заживают. Десять против одного, что она загноится, и тогда — бог знает… А три-четыре стежка стянут ее, и потом никто даже не найдет места, где она была.
Арбелла Лебединая Шея смотрела на него в полной растерянности:
— Давай я сначала все же позову врача, чтобы он его осмотрел. Постарайся понять меня.
Кейл пожал плечами:
— Дело хозяйское.
Спустя час прибыли два врача, которые долго и громко спорили друг с другом, но кровотечение остановить так и не сумели, а сделали только хуже, потому что беспрерывно копались в ране, травмируя ее. В конце концов они так намучили Саймона и боль стала такой невыносимой, что он больше не давал им к себе приблизиться. Кровь между тем продолжала хлестать из раны.
Понаблюдав за этим несколько минут, Кейл вышел и возвратился через полчаса. Саймон стоял, забившись в угол, и никого к себе не подпускал, даже сестру.
Кейл отвел Арбеллу в сторону.
— Слушай, — сказал он, — я купил на базаре порошок тысячелистника, который останавливает кровь. — Он кивком показал на драму, разыгрывавшуюся в углу: — Это плохо кончится. Почему ты не спросишь у отца, что он думает по этому поводу?
Арбелла тяжело вздохнула:
— Для моего отца он не существует. Ты должен понять — это страшный позор иметь такого сына. Я сама могу принять решение.
— Ну, так решай.
Через несколько секунд докторов выпроводили, всем остальным тоже велели выйти. В комнате остались только Кейл и Арбелла. Перестав завывать, Саймон из своего угла подозрительно следил за ними. Так, чтобы Саймон видел, что он делает, Кейл развернул пакетик с порошком, насыпал немного порошка в ладонь, жестом показал на него, потом на рану Саймона, потом на собственный лоб. Подождав немного, он медленно приблизился к Саймону и встал на колени, при этом он все время держал порошок на вытянутой ладони. Саймон не сводил с него настороженного взгляда. Взяв щепотку порошка, Кейл все так же медленно поднес ее к голове Саймона и запрокинул голову, давая мальчику понять, чтобы он сделал то же самое.
Как бы ни был недоверчив Саймон, он тем не менее повиновался. Кейл посыпал все еще кровоточившую рану порошком шесть раз, потом отступил назад, чтобы дать парнишке время расслабиться.
Через десять минут кровотечение прекратилось. Теперь уже немного успокоившийся Саймон позволил Кейлу подойти снова и с помощью бинта очистить рану. Несмотря на то что процедура была явно болезненной, Саймон терпел, пока Кейл осторожно делал свое дело под присмотром Арбеллы Лебединой Шеи. Закончив, он вывел Саймона на середину комнаты и уложил на стол. После этого достал из внутреннего кармана лоскуток шелка и развернул его. Саймон неотрывно и внимательно следил за его действиями.
В шелковый лоскуток было воткнуто несколько иголок, по-разному изогнутых, в их ушки уже были заправлены шелковые нитки разной длины. Во взгляде Саймона снова вспыхнула тревога, когда Кейл поднес к его глазам одну из них. С помощью всех доступных пантомимических приемов он пытался показать раненому, что собирается делать, но страх на лице мальчика проявлялся все отчетливей. Каждый раз, когда Кейл пытался сделать стежок, ничего не понимающий Саймон начинал кричать и визжать.
— Он не даст тебе этого сделать. Попробуй что-нибудь другое, — сказала расстроенная Арбелла.
— Послушай, — теряя терпение и начиная раздражаться, воскликнул Кейл, — рана глубокая. Я же сказал: может начаться заражение, и тогда ему действительно будет от чего кричать, если он вообще не замолкнет навечно.
— Он не виноват, просто не понимает.
С этим трудно было спорить, поэтому Кейл отошел от стола и вздохнул. Но через несколько секунд он снова приблизился к Саймону, достал из внутреннего кармана маленький ножик и, не успели Арбелла с Саймоном понять, что происходит, глубоко прорезал себе левую ладонь у основания большого пальца.
Впервые за последние часы в комнате установилась мертвая тишина. И Саймон, и его сестра, шокированные увиденным, молча взирали на ладонь Кейла. Кейл же, отложив нож, взял со стола бинт, пропитанный порошком тысячелистника, и крепко прижал его к кровоточащей ране.
В течение следующих пяти минут он не произнес ни слова, потом отнял бинт от руки, увидел, что кровь почти остановилась, медленно подошел к столу, выбрал иголку и продемонстрировал ее Саймону так, словно собирался показать волшебный фокус. После этого он осторожно пристроил кончик иглы к ране и начал сшивать ее края, туго стягивая их. Делал он это с таким сосредоточенным видом, будто штопал носок. Когда нитка кончилась, он завязал на конце узелок и взял другую иглу. Все это он проделал три раза, пока рана не оказалась крепко сшитой. Тогда он поднес руку к глазам Саймона, дал ему ее как следует разглядеть, вопросительно посмотрел ему в глаза и подождал. Побледневший Саймон вздохнул и кивнул в знак согласия. Кейл взял следующую иголку из своего набора, поднес ее к ране мальчика (он мысленно называл его мальчиком, хотя они были ровесниками) и начал шить.
Он сделал пять необходимых стежков, разумеется, под нескончаемые завывания и визги побелевшего как молоко Саймона, а закончив, улыбнулся и пожал ему руку в знак похвалы за то, что он выдержал эту адскую боль.
Потом, повернувшись к почти такой же белой и трясущейся Арбелле Лебединой Шее, сказал:
— Он молодец. И он гораздо умней, чем о нем думают.
Демонстративное представление Кейла достигло цели, на которую он рассчитывал. Ослепленная, потрясенная, испуганная и изумленная Арбелла Матерацци взирала на стоявшее перед ней сверхъестественное существо и уже почти любила его.
У гвельфов — народа, славящегося грубостью нравов, — есть поговорка: ни одно доброе деяние не остается безнаказанным. В справедливости этого присловья Кейлу вскоре предстояло убедиться. К несчастью для себя, в силу воспитания Кейл не умел вести себя так, как те гадкие, по-детски жестокие мальчишки, — его учили сразу убивать. Ему было неведомо, что значит умерять собственную ярость, и на свою беду, не рассчитав силы, он сломал два ребра одному из мучителей Саймона. По печальному совпадению, мальчишка оказался сыном Соломона Соломона, который уже и так жаждал мести за поражение пятерых своих лучших учеников, а теперь и вовсе вышел из себя из-за ущерба, причиненного его сыну.
Соломон Соломон был нежным и во всем потакающим сыну родителем, какими часто бывают жестокие убийцы. Тем не менее он вынужден был скрывать свою неутихающую ярость. Невозможно было вызвать Кейла на дуэль по той причине, что он нанес травму его сыну в момент, когда это маленькое чудовище участвовало в избиении сына Маршала Матерацци. Какое бы горе, какой позор ни испытывал Маршал, имея недоумка в качестве единственного мужского наследника, он страшно разгневался бы из-за посягательства на свою родовую честь, и при всем своем военном искусстве и важном положении Соломон Соломон вполне мог очутиться на корабле, который вез бы его в какую-нибудь глухую дыру на Ближнем Востоке надзирать за погребениями в лепрозории. К терзавшей его злобе против Кейла добавилась смертельная ненависть, которая искала лишь удобного случая. И случай не заставил себя долго ждать.
Неудивительно, что Саймон-Недоумок, как называли его вдали от ушей его отца и сестры, пристрастился проводить все свободное время с Кейлом, Кляйстом и Смутным Генри. Удивительно то, что это глухонемое пополнение вовсе не раздражало их компанию, как можно было бы предположить. Он был таким же презренным чужаком, как и они сами, но они жалели его, потому что он был так близок ко всему, что представлялось им раем — деньгам, высокому положению в обществе, власти, — и в то же время так
