У девушки появилось нервное обыкновение покусывать губы, отчего на них выступает кровь, которую она, похоже, даже не замечает. — Холлис не любит посторонних.
— Я привез письмо от твоего отца.
— О, замечательно! — облегченно выдыхает девушка.
Она берет письмо, вскрывает. Толкнув носом дверь, к ним вышла Систер и нюхает ботинки Джастиса.
— Билет на самолет, — объявляет Гвен и удивленно добавляет: — Два билета?
— Он просто все еще надеется…
— Что ж, по-видимому, я в этом ничего не понимаю.
— Не думаю. Ты уже достаточно взрослая — понимать, когда речь идет о любви.
— Во всяком случае, между ними, — кидает девушка взгляд на окна спальни, — ею и не пахнет.
Судья идет к машине, а Гвен, засунув билеты за пояс джинсов, поднимает Систер на руки и входит в дом; Хэнк — все так же за столом, перед ним разложены листы, но ручка лежит рядом, он не пишет.
— Зачем Джастис приезжал?
Боже, он что, второй Холлис? Нет, вроде не похоже. Хэнк не ревнует, он — в отчаянии, чувствуя себя так всякий раз, когда видит, что теряет Гвен.
Сипит и завывает, заводясь, седан Судьи. Так громко, что Гвен остается лишь молиться, чтобы не услышал Холлис.
— Ни за чем, — отвечает она торопливо. — Просто заглянул, и все.
У Хэнка защипало в глазах. Возможно, он уже ее потерял.
— Черт! — роняет девушка, услышав наверху шум.
Это Холлис, хлопнув дверью спальни, уже спускается по лестнице, кляня ее на чем свет стоит. «Сука, — слышится уже рядом, — никто, похоже, за всю жизнь не удосужился заняться твоим воспитанием, но теперь все будет по-другому…»
— Что случилось? — спрашивает Хэнк у ворвавшегося в кухню Холлиса.
Парень так быстро вскакивает из-за стола, что опрокинутый кофе растекается по исписанным листам выпускной работы, а тот вместо, ответа хватает Гвен за шею и трясет, будто она крот, имевший несчастье оказаться у него в саду.
— Я что, не говорил тебе, что не хочу здесь видеть Джастиса? Однако ты, похоже, считаешь себя слишком важной птицей, чтобы слушаться меня.
— Я не должна тебя слушаться, — отвечает Гвен ему в лицо.
Она чувствует, ему ничего не стоит сломать ей шею, однако ей уже плевать. Она ненавидит его и ни о чем другом в этот момент не может думать.
Марч спустилась из спальни и стоит в дверях. Теперь она понимает, как люди деревенеют. Понимает Алана, который не в силах был пошевелиться, смотря на полыхающий огонь.
Вот ее дочь, бледная, слезы катятся из глаз. Вот мужчина, которого Марч любит, чьи руки на горле дочери.
— Ты у меня научишься уважать то, что я говорю!
— Не думаю.
Гвен видит, как Хэнк пытается загородить ее, но не это придает ей мужества. Ее и впрямь не волнует, что сейчас сделает ей Холлис. Пусть делает. Это лишь докажет ее право считать его ничтожеством.
— Не нужно. — Хэнк становится между ней и Холлисом. — Не поступайте так.
Он действительно просит. Понадобилось бы — опустился бы на колени.
Холлис холодно смотрит на парня, затем словно что-то переключается у него в мозгу.
— Что ж, ты прав. — И он идет в гостиную, к ружью мистера Купера, все еще висящему на стене в чехле.
— Черт! — вырывается у Хэнка, когда он слышит, как хлопнула передняя дверь.
Парень бежит к черному ходу, в надежде перерезать Холлису путь и попытаться поговорить с ним.
Красные псы, как один поднявшись, выходят на, дорожку поприветствовать Хэнка, но он несется мимо. Не нравится ему этот подозрительный спазм в желудке. Какой-то странно тихий сегодня вечер. Воздух — ломок, словно сухая хворостина.
— Теперь ты видишь, кто он? — спрашивает Гвен мать. — Теперь ты мне веришь?
Марч знает: он всегда потом раскаивается. Через часа два-три, ночью, когда она пустит его в постель, он будет плакать. Будет говорить, что не хотел, что это не серьезно… И она ему поверит.
— Гвенни, милая, ты не понимаешь, — начинает было Марч, а потом ловит себя на мысли: «И очень-очень надеюсь, что никогда не будешь понимать».
Гвен поднимает на руки Систер и хлопает, выйдя, дверью. Она бежит туда, где Хэнк, и чем к нему ближе, тем явственнее чувствует горький запах сена. В конюшне Холлис, с ружьем под мышкой, открывает деревянную дверцу стойла. Таро в панике от его близости. Конь лягает перегородку за собой и трясет головой из стороны в сторону.
— Давайте не будем ничего предпринимать, прошу вас, — уговаривает Хэнк. — Завтра вы совсем иначе себя почувствуете.
— Да ну, правда? — Тон Холлиса изумленно весел, хоть рот сжат в тонкую белую полоску. — Полагаешь, меня интересует, черт тебя дери, твое мнение?
— Уже довольно поздно.
Нет еще и десяти, но Хэнк пытается хоть как-то оттянуть время. Его голос звучит успокоительно, вопреки тому, как дико здесь неспокойно. Он пытается остановить вошедшую Гвен, и она уже готова оттолкнуть его руку, но тут бросает взгляд на Холлиса и понимает: лучше оставаться там, где стоишь.
— А, теперь ты станешь рассказывать мне, который сейчас час?
Его голос звучит будто с отдаления в миллионы миль: Гвен дрожит и сильно-сильно прижимает к груди терьера.
— Тебе нужен наглядный урок, милочка, что случается, когда вещь тебе не принадлежит. Можешь начинать просить. Но только это не поможет.
Гвен чувствует, как холодный воздух врывается в ее легкие при каждом вдохе. Чувствует Хэнка рядом, с его натянутыми, как тугая струна мышцами. Он готов что угодно предпринять, но вот что именно — и сам не знает.
— Ну давай, — говорит Холлис, — проси.
У девушки странное самоощущение. Будто что-то кипит внутри.
— Пожалуйста, не надо, — произносит она.
Холлис секунду размышляет, потом качает, головой.
— Нет, не пойдет. Мало. Давай еще.
Всегда будет мало — вот в чем штука, понимает теперь Гвен. Есть поступки, которые свершаешь до того, как на них решишься. Так и сейчас: не сознавая полностью, что делает, она подбегает к стойлу и, распахивая дверцу настежь, кричит коню: «Беги!»
Таро рвет с места так стремительно, что Холлис вынужден отпрыгнуть, и когда хватается за ружье — его мишень уже на воле, бежит так быстро, что и ветер не догонит, оставляя по себе морозные клубы выдохов.
Холлис подходит к выходу, целится, стреляет, но Таро уже перемахнул через ограду и взмыл в прыжке над следующей. Слышен его бег — расседланного, горячего — в этот холодный черный вечер.
Когда конь доскакал до Глухой топи, Трусу как раз снился снег. Он открыл глаза и услышал топот. За окном и впрямь падает снег, а у яблони стоит конь Белинды, бьет копытом мерзлый грунт, ища остатки падалицы.
Трус поднимается (он, по обыкновению, спал, не снимая пальто и ботинок) и выходит во двор.
Идет к коню и смотрит, как тот ест. Потом берет веревку и привязывает его к дереву.
— Ну вот, — говорит Трус, — это твое место.
Налив себе по возвращении в дом стаканчик, он садится с ним на кособокую веранду и сидит там, глядя на коня, пока в одиноко стоящих воротах не появляется Гвен. Ее маленькая белая собачка семенит
