упорнее ты избегаешь общения с другими, пока не начинаешь наконец вообще воспринимать человечество как некое чужеродное племя, чьи обычаи и язык для тебя темны и непонятны. Салли знает это, как никто. Особенно в поздние часы, когда Джиллиан находится у Бена Фрая, и в москитные сетки бьются ночные бабочки, и между ней и летней ночью такая прочная преграда, как будто эти самые сетки сложены из камня.
Кайли, похоже, так и просидит целое лето одна в своей комнате, покорно отбывая срок, словно узница в тюрьме. Июль близится к своему завершению при температуре за тридцать изо дня в день. От жары у Кайли, когда она щурится, рябит в глазах. Рябинки собираются в облачка, облачка поднимаются все выше, и единственный способ положить этому конец — это выйти из бездействия. Внезапно ей это ясно. Если не предпринять что-нибудь, она, пожалуй, так и застрянет на одном месте. У других девочек жизнь будет продолжаться, они пойдут дальше, начнут заводить романы, совершать ошибки, а она останется все такой же, точно замороженная. Если срочно не начать пошевеливаться, все ее обгонят, уйдут вперед — она же будет по-прежнему ребенком, которому страшно выйти из комнаты, страшно повзрослеть.
В конце недели, когда от зноя и влажности уже невозможно закрывать окна и двери, Кайли решает испечь торт. Это — крохотная уступка, первый шажок обратно в нормальный мир. Кайли выходит купить требуемые ингредиенты, а когда возвращается, температура зашкаливает уже за тридцать пять в тени, но ее это не останавливает. Она так загорелась тем, что задумала, как будто верит, что этот торт и принесет ей избавление. Она включает духовку на двести градусов и принимается за дело, но только когда тесто уже готово и противень смазан маслом, до нее доходит, что испечь она задумала любимый торт Гидеона!
Весь день торт, политый глазурью и водруженный на синее блюдо, стоит нетронутый на кухонном столе. Настает вечер, а Кайли все еще не решила, как поступить. Джиллиан сейчас у Бена, но когда Кайли звонит спросить, не глупо ли будет, по мнению Джиллиан, если она пойдет к Гидеону, там никто не отвечает. И с какой стати она к нему пойдет? Зачем ей это надо? Ведь это он ей нахамил, так разве не ему полагалось бы сделать первый шаг? Сам, между прочим, мог бы явиться к ней с каким-нибудь несчастным тортом — хотя бы шоколадным с глазурью из кленового сиропа или кофейным, на худой конец!
Кайли идет к окну подышать свежим воздухом и обнаруживает у себя на подоконнике лягушку. За окном ее спальни растет яблонька-дичок, худосочное деревце, которое и зацветает-то не всегда. Лягушка, должно быть, вскарабкалась вверх по стволу, перебралась на ветку и оттуда прыгнула в окошко; она крупнее других своих сородичей, которых можно встретить у ручья, и какая-то совсем не пугливая. Не боится, даже когда Кайли берет ее в руки и снимает с подоконника. Напоминает Кайли тех лягушек, что водились в летнее время в саду у тетушек. Те объедали на грядках капусту и салат и имели привычку скакать за девочками, выпрашивая себе угощенье. Иной раз Кайли с Антонией припускались бежать наперегонки с лягушками, проверяя их прыть, — неслись со всех ног, пока, задыхаясь от смеха, не валились куда-нибудь в пыль или на рядки с фасолью, но, как бы далеко ни забежали, убеждались, оглянувшись назад, что лягушки от них не отстали: сидят и смотрят, вытаращив немигающие глаза.
Кайли сажает лягушку к себе на кровать и идет поискать ей салата. Ей совестно, что она по глупости слушала Антонию, когда они вынуждали лягушек за ними гоняться. Теперь она уже не такая дурочка, порядком поумнела и стала намного жалостливей. Все ушли, и в доме воцарился покой. Салли — на совещании, созванном Эдом Борелли для подготовки к началу занятий в сентябре — факту, который работники администрации дружно отказываются воспринимать как неизбежность. Антония — на работе, следит за стрелкой часов и поджидает, когда же покажется Скотт Моррисон. Внизу, на кухне, такая тишина, что издали слышно, как из-под неисправного крана капает вода. Странная штука гордость: из-за нее ничтожный пустяк может казаться бесценным. Перестанешь цепляться за гордость, и она моментально съежится до размеров обыкновенной мошки, но только безголовой, бесхвостой и бескрылой, какой никогда не взлететь с земли.
Сейчас, стоя на кухне, Кайли уже с трудом вспоминает многое из того, что всего несколько часов тому назад представлялось таким важным. Она знает одно: если еще потянуть время, торт зачерствеет, либо до него доберутся муравьи, либо кто-нибудь заглянет на кухню и отрежет себе кусочек. Надо идти к Гидеону — немедленно, пока она не передумала.
В холодильнике салата не оказывается, и Кайли берет первый попавшийся съедобный предмет, который может представлять интерес для лягушки, — половинку батончика «сникерс», которую Джиллиан, не доев, оставила таять на кухонном столе. Кайли собирается сбегать наверх, но, когда оборачивается, видит, что лягушка последовала за ней.
Не дождалась, кушать хочет, предполагает Кайли.
Она берет лягушку и отщипывает ей кусочек «сни-керса». Но тут происходит нечто поразительное — когда она хочет скормить этот кусочек лягушке, та открывает рот и выплевывает ей на ладонь кольцо.
— Вот это да! — смеется Кайли. — Спасибочки!
Кольцо тяжелое и холодит ей руку. Видно, попалось лягушке в грязи: влажная земля налипла на шинку и запеклась таким толстым слоем, что толком разглядеть подарок невозможно. Если бы Кайли потрудилась осмотреть его как следует, если бы подняла на свет и пригляделась хорошенько, она заметила бы, что серебро — с каким-то странным красноватым отливом. Под коркой грязи скрыты мазки крови. Если б она так не торопилась к Гидеону, если бы сообразила, что попало к ней в руки, она отнесла бы этот перстень на задний двор и закопала у корней сирени — там, где ему и место. Но сейчас Кайли, не задумываясь, бросает его на керамическую тарелочку под цветочным горшком, в котором у ее матери произрастает чахлый кактус. Она хватает торт, толкает боком дверь, затянутую москитной сеткой, и, выйдя наружу, наклоняется и кладет лягушку на траву.
— Ну, ступай, — говорит Кайли, но, даже когда она уже свернула за угол и идет по соседнему кварталу, лягушка все еще неподвижно сидит на газоне и не трогается с места.
Гидеон живет по другую сторону Развилки, в районе новостроек с претензией на известный шик. Дома построены с открытыми верандами, полуподвалы отделаны под жилое помещение, стеклянные двери выходят в тщательно ухоженные садики. Обычно Кайли добирается туда от дверей своего дома за двенадцать минут, но это если бегом и когда нет в руках большого шоколадного торта. Сегодня, боясь уронить торт, она идет размеренным шагом — мимо бензоколонки, по торговому центру, где стоят бок о бок супермаркет, китайский ресторан и кулинария, а также кафе-мороженое, в котором работает Антония. Отсюда у нее есть выбор: можно пройти дальше, до конца торгового центра, мимо бара «У Бруно» под ядовито-розовой неоновой вывеской, заведения с нехорошим душком, или же пересечь Развилку и идти коротким путем, по запущенному, заросшему сорной травой пустырю, где, как о том все твердят в один голос, построят в скором времени оздоровительный комплекс с плавательным бассейном олимпийского класса.
Из бара, переговариваясь на повышенных тонах, выходят двое, и это решает дело в пользу пустыря. Если пройти напрямик, она окажется всего за два квартала от Гидеонова дома. Сорняки на пустыре высокие и колючие — Кайли жалеет, что вышла из дому в шортах, а не в джинсах. Не важно: вечер выдался погожий, зловоние от непросыхающих луж на дальнем конце пустыря, где все лето плодятся комары, не может перебить аромата шоколадной глазури, покрывающей торт, который Кайли сейчас доставит по назначению. Интересно, не успеет ли она еще и задержаться там немножко, сразиться с Гидеоном в баскетбол: у них на подъездной аллее установлена баскетбольная корзина по всей форме — подарок, который, заглаживая свою вину, сделал ему отец сразу после развода с его матерью, — и Кайли замечает вдруг, что в воздухе сгустился туман и повеяло холодом. Что-то черное исходит от этого пустыря. Что-то здесь неладно. Кайли ускоряет шаг, но тут оно все и случается. Тут ее окликают, ей кричат: «Погоди!»
Она оглядывается и сразу видит, кто они такие и что им нужно. Те двое, что выходили из бара, перешли через Развилку и идут за ней следом; оба рослые, большие, и тень их отбрасывает багряные блики насилия, и называют они ее «детка».
— Эй ты, английского языка, что ли, не понимаешь? Говорят тебе, погоди! Не торопись!
Кайли еще не пустилась бежать, а сердце у нее уже колотится вовсю. Ей ясно, какого пошиба эти мужчины — того же самого, что и тот, которого им пришлось изгонять из своего сада. Так же, как он, готовы рассвирепеть без всякой причины, кроме той, что где-то глубоко в них засела обида, которой они уже и не ощущают, зато ощущают потребность обижать других. Как и сейчас, сию минуту. Торт задевает Кайли за грудь, сорняки колются, царапают ей ноги. Мужчины, увидев, что она обратилась в бегство, улюлюкают, словно им только веселее будет ее догонять. Если они пьяны в стельку, им не до того, чтобы
