Практическая магия

хворости­ны. Как легко проглядеть, что повырастало у тебя в саду: отвернись ненадолго, и неизвестно, что вылезет из земли, — может, вьюн, может, сорняк, а может быть, и колючая изгородь!

— Это мама вырубила сирень. От нее слишком мно­го тени. — Кайли крепче прикусывает губу. — Между прочим, тебе шах.

Она застигла Гидеона врасплох, понемногу продви­гая пешку, на которую он не обращал особого внимания. Окружила его, оставив ему из сострадания напоследок один ход, перед тем как нанести смертельный удар.

— Ты выигрываешь, — говорит Гидеон.

— Это точно.

У него такое лицо, что ей жалко его до слез, но она не намерена поддаваться. Этого она просто не может.

Гидеон делает единственный возможный ход — жертвует ферзя, но это его не спасает, и, когда Кайли объявляет ему шах и мат, он поздравляет ее. Все вышло так, как он и хотел, но ясности как не было, так и нет.

— Десятка-то при тебе? — спрашивает Кайли, хотя на самом деле ее это мало волнует.

— Дома.

— Ну, туда нам топать ни к чему.

В этом они сходятся полностью. Мать Гидеона не способна держаться от них в стороне, поминутно при­стает с вопросами, не принести ли им чего-нибудь поесть или попить — возможно, из опасения, что если хоть на секунду оставить их наедине, то быть беде.

— Мне не к спеху, — говорит Кайли. — Завтра прине­сешь.

— Пойдем пройдемся, не хочешь? — предлагает Ги­деон. И наконец-то глядит ей прямо в глаза. — Прогу­ляемся немного?

Кайли выливает на траву недопитый чай, а старое по­крывало оставляет на прежнем месте. Пусть Гидеон не такой, как все, — ей это не важно. В нем столько энергии, столько идей бурлит у него в голове, что весь он окай­млен оранжевым свечением. Стоит ли пугаться, что тебе дано видеть людей в их истинном свете, если среди них нет-нет да и попадется такой, как Гидеон! Которому чуж­ды обман и фальшь, так что придется ему рано или позд­но в срочном порядке постигать азы житейской лжи, чтобы не слопали с потрохами в том мире, по которому ему так не терпится пуститься в свободное плаванье.

— У меня мама выходит за кого-то замуж, и жить мы будем по ту сторону Развилки. — Гидеон откашливает­ся, словно ему что-то попало не в то горло. — Придет­ся ходить в другую школу. Крупно повезло. Буду сда­вать экзамены с целой ордой тупоголовых говнюков!

— Школа — еще не самое главное.

Кайли бывает жутковато, когда в ней появляется откуда-то эта несокрушимая определенность. Сейчас, например, она определенно знает, что Гидеону не най­ти себе лучшего друга, чем она. Об этом она готова по­спорить на все свои сбережения, прибавив к ним для ровного счета радиочасы и тот браслет, что подарила ей на день рождения Джиллиан.

Они выходят на улицу и идут по направлению к спортплощадке Христианского Союза Молодых Людей.

— В какой я буду школе — не главное? — Гидеон, сам не зная почему, рад это слышать. Может быть, просто потому, что Кайли, похоже, не считает, что они будут из-за этого реже видеться, — во всяком случае, он наде­ется, что правильно ее понял. — Ты уверена?

— Совершенно, — говорит Кайли. — На сто процентов.

На спортплощадке их ждет тень, зеленая трава, и у них будет время обдумать, что и как. В какой-то миг, когда они сворачивают за угол, у Кайли возникает чув­ство, что лучше бы ей никуда не трогаться со двора.

Она оглядывается на свой дом. Утром их здесь уже не будет, утро застанет их в дороге — они поедут к тетуш­кам. Старались склонить к этому и Джиллиан, но она отказалась наотрез.

— Ни за что, ни за какие миллионы! То есть за мил­лион — согласилась бы, но никак не меньше, — был ее ответ. — Но и тогда вам пришлось бы обломать мне все ноги, чтобы не выскочила из машины и не сбежала. Пришлось бы увозить меня под наркозом или же оглу­шить ударом по голове, но все равно я и тогда узнаю эту улицу и выпрыгну из окошка до того, как вы подъ­едете к их дому.

О том, что Джиллиан находится на востоке от Ска­листых гор, тетушкам ничего не известно — тем не ме­нее Кайли с Антонией дружно уверяют Джиллиан, что тетушки будут убиты, узнав, что она так близко и не хо­чет их навестить.

— Поверьте, — говорит девочкам Джиллиан, — есть я там или нет меня, тетушкам это все равно. Так было ра­ньше — так, безусловно, будет и теперь. Назовите им мое имя, и они скажут: «Джиллиан? Кто такая?» Руча­юсь, они не помнят даже, как я выгляжу! Повстречаем­ся на улице — и, скорее всего, пройдем мимо, как чу­жие. Не беспокойтесь насчет меня и тетушек. Отноше­ния наши таковы, как мы того и желаем, — полный ноль, и нас это устраивает!

Значит, они уедут завтра на каникулы без Джилли­ан. Возьмут с собой сандвичи со сливочным сыром и маслинами, набьют салатом кармашки питы. Захватят термосы с лимонадом и холодным чаем и устроят пик­ник, когда подойдет время ланча. Погрузят в машину вещи тем же порядком, что и каждый год, и выедут на автомагистраль еще до семи утра, когда движение по­тише. Но только в этом году Антония честно предупре-дила, что проплачет всю дорогу в Массачусетс. Она уже призналась Кайли по секрету, что не представляет себе, что будет делать, когда Скотт вернется в Кембридж. Скорее всего, сидеть и зубрить, так как ей после шко­лы необходимо поступить учиться где-нибудь в районе Бостона — в Бостонский колледж или, возможно, в Брандейсский, если удастся получить приличные оценки. По дороге к тетушкам она будет требовать остановки на стоянках для отдыха, а когда они приедут и устроятся, намерена проводить каждое утро в саду, лежа на кусачем шерстяном одеяле. Намажет кремом от загара руки и плечи и примется за работу, и Кайли, заглянув в послание, которое строчит Скотту ее сестра, увидит в десяти разных местах: «Я тебя люблю».

В этом году им помашет на прощанье с парадного крыльца Джиллиан — если не переедет к тому времени окончательно к Бену. Она производит переезд не сразу, а постепенно, из страха, как бы Бен не испытал потря­сение, обнаружив у нее разом как минимум тысячу дурных привычек, — он и так очень скоро убедится, что ей лень сполоснуть за собой миску из-под кукурузных хлопьев с молоком или застелить постель. Ему откро­ется рано или поздно, что мороженое вечно куда-то ис­паряется из морозилки не почему-нибудь, а оттого, что она угошает им на сладкое Чувака. Он увидит, что шер­стяные или синелевые кофточки, которые носит Джиллиан, смяты в комок и валяются где-нибудь под кроватью или на полу в стенном шкафу. И если все это Бену опротивеет и он решит выставить ее вон, распро­щаться с ней, пересмотреть свое решение, — что ж, пожалуйста! Свидетельства о браке нет, никаких обяза­тельств — тоже, и пусть все оно так и остается. Возмож­ность выбора — вот что всегда ей было нужно! Откры­тая дверь на выход!

— Ты должна понять одно, — сказала она Кайли. — Как была ты у меня любимицей, так и остаешься. Ска­жу больше — в дочери себе я никого не пожелала бы, кроме тебя.

Кайли, под наплывом любви и восхищения, едва не повинилась в ответ, что это она заказывала для Бена те бессчетные пиццы и она же сыпала пепел в туфли Джиллиан. Но есть тайны, которые лучше хранить в себе, особенно когда содержание их — дурацкие про­делки из чувства ребяческой обиды. И Кайли ничего не сказала — даже о том, как будет скучать по Джиллиан. Лишь обняла покрепче свою тетю и стала помогать ей складывать одежду в очередной картонный ящик с по­следующей доставкой к Бену.

— Как, снова наряды?

Бен схватился за голову, словно все шкафы в его до­ме полны до отказа и больше не выдержат, но Кайли видела, что он сияет от удовольствия. Он сунул руку в картонный ящик, вытянул оттуда черные кружевные колготки и, ловко завязав три узла, превратил их в так­су. Кайли так поразилась, что захлопала в ладоши.

Джиллиан между тем подошла с еще одним ящи­ком — на этот раз набитом обувью, — и, прижав его лок­тем к бедру, освобождает себе руки для аплодисментов.

— Видишь, почему я не устояла? — шепнула она Кай­ли. — Много ты встречала мужчин, которые так умеют?