Практическая магия

которое Гэри полностью разделяет, — разумеется, небо.

В настоящее время Гэри ведет предварительное рас­следование по делу, возбужденному прокуратурой шта­та Аризона, где он восьмой год работает следователем. До этого в его биографии присутствуют примеры оши­бочного выбора. Он вырос долговязым и тощим, что от­крывало для него возможность задуматься о баскетбо­ле, однако, при наличии достаточного упорства, он был лишен той грубой пробивной силы, без которой в про­фессиональном спорте нечего делать. В конце концов он вновь вернулся в колледж, подумывал о юридиче­ском факультете, однако, представив себе годы учебных занятий в закрытом помещении, решил, что овчинка выделки не стоит. В итоге он занимается тем, что дает­ся ему лучше всего, — докапывается до сути. Среди то­варищей по работе его выделяет одна особенность — он любит убийства. Так любит, что друзья наградили его в шутку прозвищем «Гриф-индейка», в честь стервятни­ка, выслеживающего добычу нюхом. Гэри не обижает­ся, когда его дразнят, не злится, что многие на все нахо­дят простой ответ и убеждены, что точно знают, отчего ему так интересны убийства. Они, эти многие, видят здесь прямую связь с историей его семьи — мать умерла из-за того, что отказала печень; отец, скорее всего, умер бы по той же причине, если бы его раньше не убили где-то в штате Нью- Мексико. Убийцу так и не нашли, да, откровенно говоря, и не особо-то искали. Однако, что бы там ни полагали друзья, Гэри движим вовсе не об­стоятельствами, связанными с его прошлым. Ему инте­ресно добираться до первопричин; фактор, определяю­щий поведение человека, бывает дьявольски неуловим, и все же, если искать без дураков, какой-нибудь мотив да отыщется. Не то слово, сказанное к тому же не ко времени; оружие, которое попало не в те руки; совсем не та женщина, которая зато умеет целовать вас так, как надо. Деньги, любовь, злоба — вот мотивы, которыми объясняется почти все. Установить истину — или же, на худой конец, одну из ее версий — обыкновенно удается, нужно только не скупиться на расспросы, нужно за­крыть глаза и представить себе, каким образом все мог­ло произойти, как действовал бы ты сам, если б дошел до последней черты, когда нет больше никаких сил и тебе уже все равно.

В том деле, над которым он работает сейчас, мотив очевиден: деньги. Троих ребят, университетских сту­дентов, нет в живых из-за того, что кому-то сильно хо­телось заработать, и этот кто-то, ни минуты не задумы­ваясь о последствиях, сбывал им вонючий дурман и се­мена косогорника. Молодежь будет покупать любую дрянь, в особенности молодежь с Восточного побе­режья, которой с малых лет не вбивали в голову, что на­до остерегаться того, что произрастает в пустыне. Од­но-единственное семечко косогорника — и ты ловишь кайф, вроде как ЛСД, только растет задаром. Правда, второе семечко может отправить тебя на тот свет. Если с этой задачей уже не справилось успешно первое, как в случае одного из этих трех ребят, студента-историка из Филадельфии, девятнадцати лет от роду. Гэри при­был на место происшествия сразу же, по вызову своего друга из отдела убийств, Джека Карилло, и застал сту­дента-историка распростертым на полу в комнате сту­денческого общежития. Паренек перед смертью бился в страшных судорогах, вся левая половина лица у него была один сплошной кровоподтек, и Гэри дал понять, что, если парня к приезду его родителей приведут в бо­жеский вид, никто не расценит это как попытку унич­тожить улики.

В ходе расследования Гэри знакомился с досье, со­бранным на некоего Джеймса Хокинса, который два­дцать лет занимался в Тусоне сбытом наркотиков. Гэри сейчас тридцать два, и кое-что об этом Хокинсе, кото­рый старше его, он смутно помнит. Доучившись до третьей ступени, Хокинс бросил школу, болтался неко­торое время по разным штатам, сперва — по Оклахоме, затем — Теннесси, везде попадая в нехорошие истории, после чего возвратился в родной город и угодил за ре­шетку по обвинению в оскорблении действием, к чему, наряду со сбытом наркотиков, питал, судя по всему, особую склонность. Если наглым враньем выкрутиться из неприятного положения не удавалось, Хокинс, как говорили, имел обыкновение метить противнику пря­мо в физиономию, пуская в ход свое массивное сере­бряное кольцо, которым мог подбить ему глаз, а мог и выбить. Он вел себя так, словно никакой управы на не­го не существует, но теперь, похоже, преступным худо­жествам господина Хокинса настал конец. Сосед сту­дента-историка опознал его без колебаний — от боти­нок из змеиной кожи до серебряного перстня с изобра­жением кактуса, гремучей змеи и ковбоя, каким он, ве­роятно, представлялся самому себе — и не один лишь сосед уверенно выбрал его фотографию. Семь других студентов, которые, по счастью, воздержались от упо­ требления лженаркотиков, купленных у этой темной личности, опознали его тоже — так что все бы ничего, только нигде этого Хокинса было не найти. Не найти и его сожительницу, хорошенькую, если верить слухам, дамочку, которая, кажется, перебывала в должности старшей официантки в каждом мало-мальски прилич­ ном ресторане города. Проверили все бары, в которые имел обыкновение захаживать Хокинс, допросили всех, кто называл себя его приятелем — общим числом три, — но с последних дней июня, когда студентов рас­пускают на летние каникулы, никто его не видел.

Гэри, стараясь составить себе как можно более пол­ный портрет Хокинса, все глубже вникал в подробно­сти его жизни. Он зачастил в бар «Пегий пони», где ча­ще всего предпочитал напиваться Хокинс, сидел во внешнем дворике последнего дома, где квартировал Хокинс, чем и объяснялось то обстоятельство, что он там оказался, когда пришло письмо. Сидел в металли­ческом садовом креслице, водрузив длинные ноги на белое металлическое ограждение, которым был обне­сен дворик, как вдруг подошел почтальон, бросил ему на колени письмо и потребовал оплатить доставку, так как марка с конверта где-то по дороге отвалилась.

Письмо было измято, порвано в одном углу, кон­верт расклеился — если б не это, Гэри просто отнес бы его на работу. Однако незаклеенное письмо — слишком большое искушение даже для такого человека, как Гэри, который выстоял в своей жизни против многих искушений. Друзья по опыту знают, что лучше не пред­лагать ему выпить пива и не расспрашивать о женщи­не, на которой он был недолгое время женат сразу по окончании школы. Они мирятся с этим, потому что дружба с ним того стоит. Они знают, что Гэри никогда не обманет, не подведет — так уж он устроен, таким воспитал его дед. Но это письмо — особый случай; здесь был соблазн, и он ему поддался — и, положа руку на сердце, не жалеет о том по сей день.

Летом в Тусоне жара, с которой шутки плохи, — за сорок градусов зашкаливало в тени, когда Гэри сидел во дворике дома, который снимал Хокинс, и читал письмо, адресованное Джиллиан Оуэнc. Креозотовый куст за оградой был, казалось, готов взорваться от пе­регрева, но Гэри все сидел и читал письмо, которое Салли написала своей сестре, а когда кончил, перечи­тал его снова. Ближе к вечеру зной наконец начал спа­дать, и Гэри снял шляпу и спустил ноги с металличе­ского ограждения. Он принадлежит к числу тех, кто со­гласен рисковать, но кому хватит мужества отступить­ся, если нет никаких шансов на успех. Он знает, когда продолжать добиваться своего, а когда отказаться от дальнейших попыток, однако такого, как сейчас, с ним до сих пор не бывало. Сидя в лиловых сумерках там, во дворике, он бесповоротно переступил ту грань, когда еще взвешивают за и против.

До того как умер Санни, Гэри всегда жил одним до­мом с дедом, не считая короткого времени, когда был женат, и первых восьми лет своей жизни, проведенных с родителями, о чем он волевым усилием запрещает се­бе вспоминать. Зато он хорошо помнит все о своем де­де. Он знал, в котором часу Санни встанет утром с по­стели и когда вечером ляжет спать и что он будет есть на завтрак, который по будням неизменно состоял из пшеничной соломки с молоком, а по воскресным дням — из оладий, намазанных патокой и джемом. Гэри близко сходится с людьми, и в городе у него полно дру­зей, но у него такое чувство, что никогда и никого не знал он лучше, чем женщину, которая писала это пись­мо. Как если бы кто-то сквозь оконце в макушке поддел на крючок часть его души. Он был так поглощен слова­ми, написанными ею, что любой прохожий мог бы од­ним пальчиком столкнуть его с кресла. На спинку кресла мог бы сесть стервятник, гриф-индейка, закле­котать ему прямо в ухо, и Гэри не услышал бы ни звука.

Затем он пошел домой и сложил чемодан. Позвонил в прокуратуру своему закадычному приятелю Арно, со­общить, что напал на след сожительницы Хокинса и едет ее искать — что, разумеется, было правдой лишь отчасти. Не о сожительнице Хокинса думал он, когда просил двенадцатилетнего соседа каждое утро заходить к нему кормить и поить собак, и после, когда отводил лошадей на ранчо к Митчеллам, где их будут держать бок о бок с арабскими красавцами, не им чета, у кото­рых они, бог даст, наберутся немного ума-разума.

Вечером Гэри был в аэропорту. Успел на семичасо­вой рейс в Чикаго и ночь провел, поджав свои длинные ноги, на скамейке в чикагском аэропорту О'Хэр, где ему предстояла пересадка. Письмо от Салли он перечи­тал еще дважды в самолете и третий раз — во время лан­ча, за яичницей с колбасой в элмхерстской закусочной в районе Квинс. Даже когда он кладет письмо назад в конверт и засовывает поглубже в карман пиджака, оно возвращается к нему вновь. Целые фразы, написанные Салли, складываются у него в голове,