не понятном языке. Василько ответил, судя по тону, успокаивающе. Татарин закрыл глаза. Лицо его было цвета недубленой кожи козленка. Не поднимая век, он сказал несколько слов, потом, после передышки, еще несколько.
Василько слушал, легонько похлопывая пальцами по коже спины, вокруг торчавшего обрезка копья. Лицо татарина кривилось, но говорить он продолжал. И вдруг, неожиданно для всех, Василько сильно ударил ладонью по древку и вогнал его в спину татарину. Тот захрипел и потерял сознание. С правой стороны от соска у него высунулся широкий окровавленный наконечник. Василько взялся за него и неторопливо вытащил все остальное. Его еще надо было обмыть, чтобы прочесть насечки — руны, но и так — по тому, что наконечник был широким, каменным, стало ясно: это копье для ритуальных убийств. Как оно оказалось в спине татарина, было непонятно. Жертву обычно убивали связанной, на специально освященном для этих целей камне с желобком для стока крови. Василько же о том, что ему сказал татарин, пока помалкивал. А спросить никому не приходило в голову. Любопытство — черта не воина, но беззубой старухи.
А копье попало в татарина случайно. Только потому, что у витинга, метнувшего его, ничего другого под рукой не оказалось. Кантегерда и тех, кто сопровождал его, пленили, когда они поднимались по лесистому склону Гальдагоры. Не прислушиваясь к заверениям Кантегерда о том, что он пришел с миром, самбы связали их и бросили посреди поляны, у ритуального костра. Там пленники провели почти сутки. Их по первому слову отводили по нужде, давали воды, но не кормили. И никто не обращал внимания на требования Кантегерда отвести его к вождю или вайделоту. Было ясно — готовят к жертвоприношению. Неподалеку от ритуального костра росла поленница жертвенного. Когда стало ясно, что мирная миссия провалилась, татарин, умевший напрягать тело так, чтобы потом освободиться от веревок, ночью развязался и освободил ятвягов. Но как только он начал снимать путы с лошадей, самбы это заметили и подняли тревогу. Татарину удалось запрыгнуть на коня, но, когда он уже был на краю поляны, витинг, несший дозор, метнул копье.
Глава 17
Кантегерд лежал на широком плоском жертвенном камне, а по правую и левую руку от него лежали и тоже ждали своей участи его верные витинги. Им, остававшимся еще язычниками, хоть их и приводили к крещению, казалось почетным умереть рядом с вождем, и они спокойно с достоинством ждали, когда Перкун рукой вайделота занесет над ними жертвенный нож или копье. Князю такой конец совсем не нравился. Если б его народ был более крепок в христианстве, он, может, и согласился бы на жертву. Но с его смертью ятвяги могли вернуться к язычеству, присоединиться к воюющим самбам и разделить их судьбу, уже сейчас слишком очевидную — самбы будут драться с Орденом до последнего воина… А он собирался послать мальчиков учиться на запад, в Великую Империю… Хотел выдать Марту за Васильку… Интересно, добрался ли татарин до деревни? Один из витингов Кантегерда видел, как вскинул руки пробитый копьем татарин, как обмяк на лошади, уносившей его в лес… Вряд ли. Если б он добрался, Василько со своей дружиной и ятвягами уже был бы здесь. Слишком много времени прошло с тех пор, как татарин попытался бежать. Кантегерд покосился в сторону шалаша, увешанного амулетами. За двое суток он так и не видел, чтобы оттуда выходил вайделот. Может, его там и нет? Вообще происходило что-то странное. Чувствовалось напряженное ожидание чего-то. Или кого-то? Поляна была изукрашена, как к празднику, — деревья в побрякушках; столбы с головами вепря, лося, медоеда, зубра; три огромных деревянных бога посредине — Пикол, Перкун, Потримп. Но никакого праздника сейчас нет. Неужели вся эта чепуха об ожидании Нового Кривы действительно имеет какие-то основания? Человеческие жертвы — совсем не рядовой случай. К чему-то же это приурочено!
Об этом же думал и Василько, следя за тем, что происходит на поляне. У него было полтора десятка мечей, да еще сотня ятвягов обходила гору с другой стороны. Василько предпочел бы все решить без них. На Совете он предложил план, с которым мог бы малой кровью и бесшумно освободить князя при помощи только своих людей. Но ятвяги неожиданно обиделись и довольно резко напомнили ему, что это, прежде всего, им самбы объявили войну, а он — Василько, хоть и Великий Воин, но всего лишь наемник.
Четыре татарина, выбрав удобные места для стрельбы из лука, наблюдали. Несильный ветер шелестел кронами дубов. Среди деревьев он не чувствовался, но на поляне должен был изменить полет стрелы, и Василько боялся, что это может испортить дело.
Он отдал последние распоряжения и с двумя воинами направился к поляне. Василько уже приближался к ней, когда чья-то рука из сумерек перехватила узду его лошади, а у своей шеи он увидел узкий длинный наконечник метательного копья.
— Ты пришел за своей смертью? — спросили его на самбийском диалекте. — Или ты — с Тем, кого ждем?
— Я — с Тем, кого вы ждете, — ответил Василько и тут же понял, что совершил ошибку, открыв рот.
На ятвяжской кобылке и в русском шлеме, который часто использовали и самбы, он должен был сойти за прусса. Но его спросили, и он ответил — ему не оставалось ничего другого. А самб услышал его акцент. Василько был в тяжелом панцире и метнуться куда-то в сторону от направленного в горло копья не успел бы. К счастью, кому-то из татар показалась эта сцена затянувшейся, и самб, выронив копье, схватился за стрелу, пробившую ему грудь. Одновременно с этим сверху, прямо из воздуха, возник другой витинг и рухнул на Васильку, проскрежетав ножом по панцирю. Василько поднял кобылу на дыбы и бросил в сторону, пытаясь скинуть повисшего на нем сзади самба, но тот прилип, как паук, уцепившись за упряжь. Как только передние ноги кобылы коснулись земля, самб перекинул ногу через круп. Василько этого не видел, но знал, что именно так и должно быть, и, развернувшись всем корпусом, двинул локтем в то место, где могла быть голова самба. Шип, напаянный на локтевой щиток, вошел ему в висок. Самб упал, и Василько смог разглядеть, что обоим рыцарям за ним повезло гораздо меньше — их сняли с лошадей. Один еще отбивался, но другой уже лежал на траве, корчась вокруг вошедшего ему в живот трезубца. Это был Войтек. Не то чех, не то лях, почти мальчишка, он недавно прибился к Василькиной дружине и обещал быть очень хорошим воином. Первым побуждением было — повернуть, но Василько сдержался и, выхватив меч, послал кобылу к поляне. Он уже слышал топот коней наемников, и — с другой стороны поляны — боевой клич ятвягов: «За мать Лосиху!» Это кричали люди, которых считали христианами.
Сумерки на поляне были реже, чем в лесу. Он уже видел, как силится приподнять голову от камня князь Кантегерд в попытке разглядеть то, что происходит, как выскочил из своей палатки вайделот с большим ритуальным ножом, как он вскинул руки к небу, взывая к богам. Василько увидел самбов, скачущих на неседланных конях ему наперерез. Но обо всем этом он забыл, едва заметив, что под углом к нему, к жертвенному камню большими прыжками стремится рыжий пес. Василько вдавил шпоры в бока кобыле.
Пес опережал его совсем чуть-чуть, на пол-лошади и, не добежав до камня, резко свернул в сторону и ушел в лес. Василько провожал его глазами и не видел, ни как падали сбитые татарскими стрелками самбийские витинги, ни как высыпали на поляну ятвяги. И только когда пес исчез в темноте за деревьями, он оглянулся и удивился тому, как мало на поляне самбов. Около десятка их, сбившись в кучку, отчаянно отбивались от толпы ятвягов. Василько слез с коня и перерезал веревки, стягивающие Кантегерда и его товарищей. Потом велел одному из подъехавших наемников разыскать вайделота, если тот еще жив.
Он был бы жив. Ятвяги не посмели бы тронуть жреца. Но татарским лучникам было все равно, кого насаживать на свои стрелы. Две из них попали вайделоту в грудь, а одна пробила щеку и застряла в горле. Ни Василько, ни князь Кантегерд так и не узнали, что же тогда готовилось на Гальдагоре.
Глава 18
Как только Кантергерд услышал об исчезновении Генриха, тут же распорядился возобновить прервавшиеся было поиски.
