Василько вгляделся ему в лицо.
— Что с тобой, князь? Или пива с горя перепил? Может, тебе пойти проспаться? Я могу здесь и до утра подождать.
Кантегерд вдруг вскочил и заорал, выпучив глаза:
— Ты мне голову не дури! Хватит! Наслушался я твоих речей дружеских! Ты наследника моего в озере утопил? Отвечай, не то я прикажу тебя поджарить!
Василько опешил.
— Какого наследника? В каком озере? Ты что, бредишь, князь?
Кантегерд сник, снова сел на скамью и уставился на свои сапоги.
— В озере, за часовней, — сказал он. — Сегодня выловили.
Василько еще плохо понимал то, что он говорил.
— Генрих — в озере, за часовней?
— Дитрих видел, как он с тобой шел туда, — добавил Кантегерд. — Тебе не отпереться. Ребенок такое не выдумает.
Василько зло усмехнулся.
— Да уж, ребенку такого не выдумать. А что же он раньше молчал, когда мы болота да леса обшаривали?
Кантегерд поднял голову и посмотрел на Васильку:
— Тебя боялся.
— Ясно, — сказал Василько. — Интересно оборачивается. А тебе Марта говорила, что произошло, пока ты гостил у самбов?
— Да, — сказал Кантегерд. — Только я думаю, ты сам же это и подстроил.
Василько аж дернул головой с досады. Но с толку сбить себя не дал.
— Так вот, я у того пса зуб выбил. Он у меня здесь, за поясом. Можешь посмотреть.
Кантегерд повел головой, витинг влез Васильке за пояс, вытащил клык и передал князю. Он повертел его в руке.
— Собачий.
Василько кивнул:
— Левый, верхний. У Дитриха его тоже нет.
Кантегерд поднял голову.
— Ну и что? У всех детей падают зубы в этом возрасте.
«Что бы я ни сказал сейчас, Кантегерд не поверит», — подумал Василько, но попробовал зайти с другой стороны:
— Вспомни, я сам тебе привез его…
— Хватит! — сказал Кантегерд. — Я всегда считал тебя честным воином. Противно смотреть, как ты изворачиваешься.
«Он ничего не слышит», — подумал Василько.
— Утром тебя казнят, — добавил Кантегерд. — Мы похороним тебя по-христиански. Я вызову брата Петера. Ты умрешь, как рыцарь, и никто не узнает о том, что ты натворил. Это все, что я могу для тебя сделать.
Васильке почему-то стало очень жаль Кантегерда. Он вдруг увидел, как тот постарел за этот день.
— Ты думаешь, если б я хотел княжить в твоем племени, то вытаскивал бы тебя из-под ножа вайделота?
Кантегерд встал и махнул рукой.
— Тут тебе мои витинги помешали. Мне говорили, что ты будто бы сам собирался меня отбить. Если б мои витинги не…
— Твои витинги? — перебил его Василько. — Смотри, княже!
Он ударил державшего факел ногой в пах и, когда тот, охнув, согнулся, другой ногой — в висок. Князь выхватил нож, но он тут же был выбит из его руки, и сам он, через мгновение, кувыркнувшись через Васильку, оказался лежащим на полу. Василько сидел верхом на груди князя, а его колено давило Кантегерду на горло. Упавший факел судорожно вспыхнул и погас. Князь хотел крикнуть, но не смог, только хватал ртом воздух. Руки его были под Василькой. Он понял, что еще чуть-чуть — и умрет. Но Василько ослабил нажим.
— Ты видишь, князь, — сказал Василько. — Если бы мне понадобилось, я мог бы тысячу раз тебя убить. Но я уже понял, что доказывать тебе сейчас что-либо не имеет смысла. Поэтому, я отпущу твои руки, а ты снимешь с меня веревку. Потом я скажу, что нужно делать. Если ты не натворишь глупостей, я не причиню тебе вреда.
Он приподнялся, и Кантегерд, на ощупь отыскивая концы, развязал ему руки. Василько отпустил его и исчез в темноте. Кантегерд встал на ноги. Внезапно он почувствовал, что ему стало гораздо легче, чем было до сих пор. Он будто вышел из тумана на берег, к чистой воде. Так было, когда он пришел в Самбию и увидел море. Вместе с тем появилось осознание того, что он только что совершил какую-то роковую ошибку, за которую после придется жестоко заплатить. И если б знать — какую? — то ее можно бы тут же исправить. Но в голове была мешанина, в которой он не мог разобраться.
— Послушай, — сказал он в темноту.
— Нет, — перебил его голос Васильки. — Я тебя уже выслушал. Теперь ты меня будешь слушать. У меня в руках меч, и ты знаешь, что это значит. Если не хочешь лишиться своих витингов, ты их сейчас отошлешь.
Кантегерд подошел к двери, открыл ее и приказал ятвягам разойтись.
— У тебя все в порядке, светлый князь? — спросил один из них, вглядываясь в свете факела в Кантегерда.
Приказ казался странным, и он надеялся увидеть какой-то жест или знак о том, чтобы быть начеку. Но и лицо, и голос князя были спокойны, и даже казалось, он доволен чем-то.
— Да, — сказал он. — Теперь я могу без вас обойтись.
Оглядываясь, витинги ушли.
— Ну? — спросил Кантегерд, повернувшись лицом к темному проему.
— Что дальше?
— Пойдем к моим рыцарям. После ты расплатишься с нами, и мы мирно уйдем. Если кто из них захочет остаться у тебя на службе, я не стану возражать. За раненым татарином кто-нибудь из нас придет позже.
Наемники не очень удивились, видя, чем окончились переговоры Кантегерда с Василькой. Любой из них мог бы проделать то же самое, если б понадобилось. Они дали запереть себя в палатах, где жили, потому что видели бредовость княжеских обвинений и надеялись, что это быстро выяснится. Большая беда ждала бы ятвягов утром, когда б наемники узнали, что Кантегерд собирается расправиться с Василькой.
Двое из них сопроводили князя за жалованьем.
После, уже устроившись в седле и упрятав за пазуху свой мешочек с брактеатами, динариями и солидами,[114] Василько сказал Кантегерду:
— Мне жаль тебя, князь. Я не убивал Генриха. Но твое княжество, действительно, кое-кому очень нужно.
Василько подумал, что-то прикидывая в уме, потом добавил:
— У тебя есть две недели. И если за это время ты не разберешься с тем, что у тебя тут творится, я начинаю собственную охоту.
«А вернее, продолжу охоту князя Ванграпа», — подумал он, но вслух ничего не сказал, пришпорил коня.
Они уходили на юг. Князь Кантегерд стоял и смотрел вслед. Вместе с ним стояли дозорные витинги. В тот день, когда выяснилось, что самбы пленили князя ятвягов, Василько распорядился возобновить охрану стен и ворот деревни.
— Прикажи, князь, и мы их догоним, — сказал один из витингов.
