полковник Шанц не мог понять.
— Стой! Пароль! — услышал полковник строгий окрик.
Полковник показал часовому, охранявшему командный пункт артиллерии, пароль и отошел в тень дерева.
Подойдя к лесенке, которая вела в штабную машину, Шанц остановился. Беседуя с людьми, подобными Койнеру, он быстро выходил из себя и порой начинал говорить с ними резковато. На этот раз начальника артиллерии в машине не было, в ней находился только радист, который как раз принимал очередную радиограмму. Справа от него на скамейке сидел какой-то офицер и резал хлеб, перед ним стоял пузатый термос.
Подойдя поближе, Шанц узнал в офицере того самого капитана, который вместе с подполковником Кристианом забрал ночью оружие с позиции роты Пульмейера. Капитан сидел согнувшись, словно боялся даже в таком положении стукнуться головой о потолок. Лицо у него покраснело, а рот был чуть-чуть открыт. Быстрым движением он намазывал на хлеб масло, а сверху клал кусок колбасы. Судя по всему, он готовил бутерброды не для одного десятка человек.
— Как ловко это у вас получается! — заметил Шанц.
— Научишься, если в семье, кроме тебя, еще пятеро братьев и сестер, — ответил капитан, не вставая.
— А для меня в вашем термосе что-нибудь найдется? — спросил Шанц.
Капитан молча наполнил чашку кофе и положил на листок чистой бумаги бутерброд с колбасой.
Полковник пододвинул к себе табуретку, сел, а затем спросил, чем капитан занимается у артиллеристов.
— Полковник Хемпель направил меня сюда в качестве инструктора, — ответил капитан.
— Значит, вы из политотдела, не так ли?
Капитан молча кивнул, а Шанц поинтересовался:
— И поэтому вы занялись бутербродами? Лучшего занятия себе не нашли?
Капитан стиснул зубы и продолжал делать бутерброды, как будто от этого зависел успех учений. Чем дольше Шанц смотрел на нож, которым орудовал капитан, тем больше злился.
— Положите нож! — вдруг потребовал он.
Капитан воткнул нож в кусок хлеба. Молча и неподвижно он сидел перед полковником, глядя на свои острые колени, обтянутые ватными брюками. Это было беспомощное молчание не уставшего человека, а, скорее, равнодушного ко всему. Так обычно молчат перед учителем или отцом дети, которых застали за глупой шалостью. Так же молчат и подчиненные, когда не понимают приказа или распоряжения начальника, а выслушать его и выполнить все равно надо. Человек, который так молчит, рано или поздно сдается и делает то, что от него требуют, но делает без души.
«Интересно, похож ли он чем-нибудь на старшего лейтенанта Фрейера? — невольно подумал Шанц. — Вот к нему-то и нужно было направить этого капитана, но только не инструктором, а простым практикантом: пусть бы еще раз начал службу с роты. Но капитан — офицер политотдела дивизии и там, видимо, занимается делом, до которого явно не дорос. Кто направил его на работу в штаб? На свете немало людей, по роду своей служебной деятельности облеченных ответственностью, которая им не по плечу. Однако у них не хватает мужества признаться в этом, к тому же им часто везет, и их некомпетентность долго не обнаруживается…» Вот какие мысли пришли в голову полковнику Шанцу, когда он смотрел на капитана, показавшегося ему таким несимпатичным.
— Где сейчас подполковник Койнер? — спросил Шанц.
— В артиллерийском полку.
— А почему вы не поехали с ним?
— Потому что в машине не оказалось свободного места.
— И вы успокоились?
— Я всего лишь капитан…
— Вы офицер политотдела дивизии, — резко перебил его Шанц. — Вы политработник и потому ваше воинское звание в данном случае не играет никакой роли! Вы же предпочитаете политработе приготовление бутербродов, а когда наготовите их вдоволь, возможно, приметесь за чистку сапог. Политработник, не занимающийся своими прямыми обязанностями, как правило, со временем деградирует. Знаете ли вы, что сделал бы я, если бы Койнер не нашел для меня места в машине? Я побежал бы бегом или же отправился в полк пешком!
— А зачем? — спросил капитан, подняв глаза на полковника. — Чтобы мешать другим, чтобы видеть и слышать, как другие считают меня лишним? Если бы я был командиром батареи, тогда другое дело! — И, снова взяв в руки нож, капитан отрезал еще несколько кусков хлеба для бутербродов.
Шанц вспомнил ту ночь, когда он пришел в палатку, разыскивая оружие. Никто тогда не приказывал капитану встать и помочь ефрейтору Айснеру, а ведь он действовал вопреки желанию подполковника Кристиана и полковника Бредова. А сейчас он сидел и готовил бутерброды. Тут он оказался явно не на месте.
— Вы могли бы уйти отсюда? — спросил Шанц офицера. Капитан кивнул и положил нож. Затем он встал и направился к двери.
— Подожди-ка, сядь, я еще не все сказал, — остановил его Шанц, неожиданно переходя на «ты». — Кто хоть раз сдался и побежал, тот всегда будет бегать. А с офицером, который вдруг решил, что ты человек лишний, ты не должен был соглашаться. Надо было проявить упрямство, и тогда бы ты убедился в том, что нужен. А теперь отправляйся!
Капитан молча надел фуражку, затянул покрепче портупею и взял папку, из которой торчал свернутый в несколько раз боевой листок. На столе, на котором лежала топографическая карта, он отыскал клочок бумажки, схематически изобразил на нем свой маршрут и направился к двери, которую в этот момент кто-то распахнул. На пороге показался майор Хотте. Капитан, даже не поприветствовав его, протиснулся наружу и, спрыгнув на землю, направился в глубь леса.
Майор Хотте, покачав головой, посмотрел ему вслед и крикнул:
— Смотрите не заблудитесь! — Он рассмеялся, вошел в машину и захлопнул за собой дверь.
Поздоровавшись с Шанцем, майор подошел к карте и принялся ее разглядывать. Он был маленького роста, но такой подвижный, что казалось, он секунду не может постоять спокойно, даже если его поставить по стойке «смирно». Две трети своего рабочего времени майор проводил непосредственно в частях. Если порой ему приходилось несколько дней подряд сидеть в штабе, где он не видел ни орудий, ни тягачей, он терял покой и начинал нервничать. Долгое отлучение от пушек и гаубиц действовало на Хотте гораздо хуже, чем голод, жажда или даже разлука с женой и детьми, которых у него было семеро. В самой дивизии и за ее пределами его за глаза называли Архихоттом. Он так давно служил в штабе, что его в шутку причисляли к штабному инвентарю.
Майор обладал огромным опытом и знаниями, что было особенно ценно сейчас, когда в части поступало новое артиллерийское вооружение. Как только в дивизии получали орудия новой серии, майор Хотте немедленно приезжал в полк и забирался в тот бокс парка вооружения, куда ставили новую пушку. Оставшись около орудия (об этом рассказал под большим секретом один офицер из артиллерийского полка, которому совершенно случайно удалось подсмотреть интересную сценку), майор Хотте несколько раз обходил вокруг пушки, беседуя с ней, как с живым существом. С каждым кругом он все ближе подбирался к орудию, начинал ощупывать его руками и наконец даже принюхивался. Потом он открывал затвор, заглядывал в ствол, крутил маховики, поворачивая ствол в разные стороны. И все эти движения сопровождал ласковой речью, правда, такой тихой, что разобрать слова было невозможно. И только после этого он принимался за чтение инструкции, прилагающейся к комплекту. Тщательно изучив инструкцию, он проверял все, что можно было проверить у пушки, и лишь потом начинал знакомить с новой системой артиллеристов.
Немного постояв над картой, майор подошел к радисту и ознакомился с последними донесениями, записанными в специальный журнал, после чего снова вернулся к карте и, низко склонившись над ней, долго и внимательно рассматривал, раздувая ноздри, словно намеревался вступить с кем-то невидимым в серьезный спор. И хотя майор уже прослужил в армии двадцать пять лет, уходить в запас он не собирался, однако и на место подполковника Койнера не зарился. Архихотт принадлежал к числу офицеров-практиков,
