отвечает: 'Согласен. Даже прошу, перебросьте нас. Мы вернемся и все расскажем своим товарищам'. Однако тут же в этой группе получился раскол. Один из пленных заметил: 'Зачем же нас перебрасывать назад? Если перебросите нас сейчас, то нас расстреляют. Никто не поверит ни в то, что мы убежали от вас, ни в какую-то другую версию, которую вы придумаете'. Довольно-таки серьезная перепалка возникла у пленных между собой. 'Наш' немец говорит: 'Ты трус! А я пойду. Пусть меня расстреляют, но и это сыграет свою роль'. Мы с Ульбрихтом уже согласились было перебросить эту группу к противнику. Вдруг об этом узнал Толбухин и пришел ко мне: 'Товарищ Хрущев, я узнал, что придумали вы с Ульбрихтом. Не делайте этого, прошу. Пленные теперь знают расположение нашего штаба, выдадут своим, и нас разбомбят. Хотя бы не перебрасывайте до тех пор, пока я не переведу штаб в другое место. Я не хочу подвергать людей опасности'. Я говорю: 'Как же так? Мы привезли их с завязанными глазами и увезем с завязанными, они и не знают, где находятся'. - 'Нет, я рисковать не могу'. Вижу, если он расскажет Сталину, Сталин меня не поддержит. Я не говорил Ульбрихту о настроении Толбухина, а просто сказал: 'Товарищ Ульбрихт, видимо, придется отложить нам эту акцию, потому что есть риск, что пленные могут выдать расположение нашего штаба'. - 'Ну, раз нельзя, значит, нельзя!' И продолжал свою деятельность.
Насколько же были серьезными опасения Толбухина? Я и сейчас с ним не согласен. Слишком уж большая осторожность. Думаю, что никакой опасности для штаба не было, даже если бы мы перебросили этих людей туда, в 'котел'. Бои продолжались. Мы начали теснить противника в направлении Котельниковского. Ситуация сложилась такая, что штабу Сталинградского фронта управлять войсками, которые непосредственно удерживали в кольце окруженную группировку Паулюса, и войсками, которые наступали на Маныч и Ростов, было трудно. И нам предложили разделить фронт. Предложение исходило из Ставки. Не знаю, была ли это инициатива Сталина или же кого-либо из Генерального штаба. Но там понимали сложность, которая создалась теперь у нас на фронте. Было предложено те армии, которые стояли лицом к Паулюсу, отдать Донскому фронту, а войска, которые направлены на юг и смотрят на запад, - Южному фронту. Нам было жаль расставаться с такими, приобретшими поистине историческое значение, соединениями, как 62-я армия, которая своей грудью защитила Сталинград; как 64-я армия, которой командовал Шумилов; 57-я и другие соединения. 62-я и 64-я армии стояли полукольцом и отражали прежде немецкие войска, которые рвались в Сталинград. 57-я армия дралась сначала в самом Сталинграде, потом все они сдвинулись по линии фронта.
Мы сжились и сроднились с этими людьми. Но, когда Сталин позвонил, я сказал ему: 'Мы это сделаем. Считаю, что это правильно, в интересах дела. Так будет лучше'. Еременко Сталин тоже позвонил. Не знаю, как он с ним разговаривал и как тот ему отвечал. Я застал Еременко чуть ли не в слезах. Мне стало жалко его. 'Ну, Андрей Иванович, ну, что вы? Это ведь в интересах дела. Вы же видите, что наши армии сейчас повернулись на юг. Наша задача - наступать, с тем чтобы бить во фланг войск противника, которые находятся на Северном Кавказе, подпирать их к Ростову. А у Сталинграда - оборона, все здесь обречено, тут противника надо только обложить покрепче, и он сам с голоду подохнет, у него нет ни снарядов, ни питания, ни обмундирования'. - 'Товарищ Хрущев, вы не понимаете, вы гражданский человек и, видимо, не чувствуете, сколько мы, военные, выстрадали. Мы были чуть ли не обречены. Вы помните, как Сталин звонил и просил нас продержаться три дня? Помните, у нас целая свадьба была этих, наехавших из Ставки, а потом их как метлой смело. Считали, что немцы захватят Сталинград, а мы были оставлены там козлами отпущения. И вот теперь такое! Вы-то не знаете, а я знаю, предвижу, что вся сталинградская слава уйдет Донскому фронту!'. Я его успокаивал: 'Самая главная слава - это победа нашего народа. Имеет гораздо большее значение личное моральное удовлетворение того или другого воина и командующего войсками, вот главное!'
Но я ничем не смог его убедить. Он действительно много выстрадал, много вложил сил, энергии, военного таланта, умения и напористости в нашу Победу. Я не знаю, сколько в русском языке есть слов, пользуясь которыми можно было оценить значение тех усилий, которые приложил Еременко как командующий войсками Сталинградского фронта. Хочу, чтобы меня верно поняли, что я ни в какой степени не стремлюсь принизить достоинство Рокоссовского. Это чрезвычайно талантливый военачальник и замечательный товарищ. Я мало имел с ним дела, но каждая моя встреча, каждое соприкосновение с ним всегда оставляли наилучшее впечатление о Рокоссовском. Однако в историческом плане я считаю, что главное там произошло не у него: Сталинград прогремел на весь мир, а не Донской фронт. Ну что же делать, так было суждено... В принципе функции Донского фронта были другими. Если бы противник овладел Сталинградом, то он, конечно, повернул бы свой удар на север. Значит, Ставка правильно сделала, что поставила там еще один фронт и назначила командующим достойнейшего генерала Рокоссовского. А сейчас положение изменилось. Уже не немцы определяют направление главного удара, а мы. Это мы направляем свои войска на юг, с тем чтобы вытолкнуть и разгромить немецкие войска, которые находятся на Северном Кавказе. Это, конечно, единственно правильное решение. Честь воздадут тем, кто разгромит Паулюса. Но командующему, вынесшему ранее все тяготы обороны, хотелось самому закончить данную операцию, самому пожать лавры победы. И вот фактически не стало Сталинградского фронта. Остались Южный фронт Еременко, наступающий на Северный Кавказ и западнее, и Донской фронт, добивающий Паулюса. Это не могло утешить Еременко, не могло! В таких коллизиях закончилась для нас эпопея боев под Сталинградом. Начался другой этап войны. Этап нашего освободительного наступления на запад.
ДОРОГА НА РОСТОВ
Начали мы теснить противника на юго-запад. Потом Южный фронт перешел своим правым крылом через Дон и стал продвигаться по его западному берегу. Я сейчас не могу вспомнить, конечно (да это и не нужно, и я не ставлю перед собой такой задачи), в какое время и в каком месте мы перешли Дон. Кажется, это было где-то в районе Цимлянской. Там мы отбросили войска Манштейна на правый берег реки. Это значило, что немцы уже отказались от стремления выручить Паулюса. Паулюс был обречен. Войска Манштейна требовались теперь для того, чтобы преградить путь продвижению войск Южного, Воронежского и Юго-Западного фронтов[155] (или тогда был еще только Воронежский фронт, а Юго-Западного не было?) на запад. На западе у немцев какое-то время, собственно говоря, была на этом участке пустота, войск у них там не имелось. Когда я летел по вызову в Москву, то заехал по дороге к сталинградским своим товарищам - Шумилову и Сердюку. Они рассказывали о таком эпизоде. Нам очень хотелось знать, о чем беседуют пленные немецкие генералы с Паулюсом. Для этого мы вместо солдат приставили к ним для обслуживания наших офицеров, знающих немецкий язык и переодетых солдатами. Впрочем, ничего особенного не услышали. Но однажды кто-то из генералов задал Паулюсу вопрос: 'Господин фельдмаршал, как Вы считаете, когда немецкие войска смогут остановить советские войска, которые продвигаются на запад после краха наших войск в Сталинграде?'. Тот подумал и ответил: 'Сейчас эту дыру, которая образовалась в результате гибели наших войск, закрыть нечем. Может быть, удастся это сделать где-то возле Днепра, на очень большой оперативной глубине. Собрать новые войска в Германии и доставить их на фронт, с тем чтобы задержать русских, трудно. Потребуются время и большие усилия, чтобы собрать нужное количество войск'.
Это было правильно. Наши войска продвинулись тогда довольно далеко в глубь оккупированной территории, чуть ли не до Днепропетровска. Мы освободили Харьков, Павлоград, подошли к Новомосковску. Так что Паулюс более или менее верно определил, насколько глубоким окажется прорыв после разгрома немцев и их союзников под Сталинградом. При продвижении на юг мы встретили более упорное сопротивление, чем с запада. Это вполне понятно, потому что наше продвижение на юг, на Котельниковский и Маныч по левому берегу Дона, угрожало всей группировке немецких войск на Северном Кавказе. Хотя противник и перевел отсюда силы Манштейна на другой участок, но, видимо, снимал свои войска с Северного Кавказа и бросал их против Южного фронта. Шли довольно упорные бои, мы несли большие потери.
Конечно, и сами наносили противнику еще большие потери. Какие особенности наблюдались при проведении тех боев? Прежней активности немецкой авиации, которая была в первые дни войны и даже на второй год войны, мы уже не чувствовали. Противник чаще вел авиационную разведку и, конечно, бомбил нас, но уже не с такой интенсивностью. Нам удавалось сбивать его разведчиков, и я допрашивал пленных
