товарища Малиновского Р. Я. о проведенных мероприятиях по повышению боевой готовности в Вооруженных силах и дало министру обороны необходимые указания, в том числе до особого распоряжения:
1. Задержать увольнение в запас из Советской армии старших возрастов в ракетных войсках стратегического назначения, в войсках противовоздушной обороны и на подводном флоте.
2. Прекратить отпуска всему личному составу.
3. Повысить боеготовность и бдительность во всех войсках».
Следом передавалась аналогичная информация, касающаяся войск Варшавского договора:
«В штабе Объединенных вооруженных сил стран Варшавского договора. Главнокомандующий Объединенными вооруженными силами стран Варшавского договора маршал Советского Союза Гречко А. А. 23 октября 1962 года созвал представителей армий-участниц и дал указание по проведению ряда мер по повышению боевой готовности войск, входящих в состав Объединенных вооруженных сил».
Приказ о приведении в боевую готовность стратегических ракет отозвался неожиданным звонком Королева отцу. На следующий день, 24-го октября, Kopoлев намеревался запустить свой первый беспилотный зонд к Марсу. Подготовку к полету практически закончили, ракету установили на старте, когда из Генерального штаба пришла команда без промедления заменить космический носитель на боевую ракету.
Королев бросился к телефону, дозвонился до Малиновского. Тот посочувствовал, но ответил, что ничем помочь не может, он выполняет решение правительства. Тогда Сергей Павлович попросил соединить его с отцом. О подготовке запуска к Марсу отец, естественно, знал. Он успокоил Королева: «Не волнуйтесь, работайте. Военные перестарались. Запуск на Марс важнее, чем еще одна баллистическая ракета на боевом дежурстве. Я распоряжусь».
Первым откликнулся на возникший вокруг Кубы кризис английский философ Бертран Рассел. В тот же вечер, а вернее в ту же ночь он послал обоим руководителям призыв не совершать никаких действий, способных подтолкнуть мир к ядерной катастрофе. Следом за ним отреагировал Фидель Кастро. Поздно ночью Куба потребовала немедленного созыва Совета Безопасности.
О разразившемся кризисе я услышал по радио на работе. Из сообщения не удалось понять, что же на самом деле произошло. Я со страхом и нетерпением ждал вечера.
С приездом отца все должно было проясниться, встать на свои места. Он заскочил домой ненадолго. С порога сообщил, что собирается в театр. Я про себя ахнул: какой театр? Но вслух произнес обычное: «Мы с тобой?»
Отец любил театр: больше — оперу, меньше — балет. Жаловал он и драму, особенно классику: Островского, Толстого, Чехова. С удовольствием посещал он и концерты. Как правило, ходили мы в театр всей семьей. Исключение составляли официальные посещения с иностранными гостями. Тогда появление в правительственной ложе чад и домочадцев, конечно, исключалось. На сей раз дело обстояло именно так, в Москве гостила румынская делегация во главе с Георгие Георгиу-Дежем. В соответствии с рутиной официальных визитов предусматривалось посещение Большого театра. Остановились на «Борисе Годунове» с участием американских исполнителей. Ни отец, ни тем более чиновники Министерства иностранных дел не подозревали, что во вторник будет не до театра…
Однако отец решил не менять своих планов. Он считал свое появление в театре даже полезным, весь мир увидит, что угрозы американского президента не поколебали спокойствия в Кремле. Да и обидчивость румын давно стала притчей во языцех.
И то, что в спектакле поют американцы, он считал, тоже пришлось кстати — мы не хотим ни с кем ссориться. И этот знак не останется без внимания. Чтобы усилить впечатление, отец предложил «проветриться» и некоторым другим членам Президиума ЦК.
До отъезда оставалось минут сорок, и мы пошли пройтись вокруг дома. Выглядел отец усталым, но тем не менее, едва мы вышли во двор, я набросился на него с вопросами. На самом деле он мог рассказать не слишком много: американцы проведали о наших ракетах, но что они знают и насколько их сведения точны, судить пока трудно.
В первый день у отца еще теплилась надежда, что информация, полученная Белым домом, неточна, основана на слухах. К вечеру он отбросил сомнения: не стали бы они действовать столь решительно, не имея неопровержимых доказательств. Приходилось на ходу подстраиваться под новую обстановку.
Меня удивило: оказывается, не существовало заранее продуманного плана действий на случай преждевременного обнаружения наших ракет. Теперь приходилось импровизировать.
Несмотря ни на что, отец считал, что строительство следует продолжать. Ускоренными темпами приводить ракеты в готовность. Тем самым американцы через несколько дней окажутся в положении, предусмотренном нашим первоначальным планом. Им поневоле придется задуматься. Конечно, в условиях разрастающегося скандала труднее принимать взвешенные решения, но отец надеялся, что президент все же смирится с неприятным соседством.
Соответствующая директива ушла на Кубу. Там оставалось не так много работы. Буквально днями все старты должны были принять Р-12.
Одновременно Плиеву приказали доложить, как американцы смогли углядеть, что делается на острове. Ответ пришел нескоро. Там, на месте, собирались с мыслями, примеривались, как поаккуратнее объяснить очередной недогляд. Задним числом проверяли маскировку, упрятывали технику, которая до этого, вопреки всем инструкциям, день и ночь стояла под открытым небом.
Прогулка наша подошла к концу. Так и не удалось мне добиться успокоительной ясности…
Посещение театра нашло свое отражение в очередном донесении американского посла в Госдепартамент.
С отцом в ложе сидели Козлов, Косыгин, Микоян, Брежнев. Подбор «театралов» оказался не случаен. Отец демонстрировал: в Кремле не осталось никого, все тут. После окончания спектакля артистов, советских и американских, пригласили в бывшую царскую ложу, ныне отведенную для официальных посещений главами иностранных государств. Отец поблагодарил за доставленное удовольствие. Всем налили шампанское, выпили за мир во всем мире, за чистые голоса и чистое небо над головой.
Когда отец собирался в театр, в Вашингтоне начинал разгораться хлопотливый день. В 10 часов утра 23 октября открылось первое официальное заседание вновь учрежденного при президенте США Исполнительного комитета. Председательствовал Джон Кеннеди.
Впоследствии некоторые сугубо академические историки сравнивали заседание американского Исполкома с советским Президиумом ЦК, и не в пользу первого. По их мнению, многочисленность Исполкома, включение в его состав людей, не имевших касательства к принятию решений, но зато умевших поговорить, позволяло всесторонне обсудить проблему, проявить нюансы, тогда как в Кремле, кроме членов Президиума ЦК, на заседаниях регулярно присутствовали только министры обороны и иностранных дел, а специалисты из Генерального штаба и других ведомств приглашались лишь по мере необходимости. В этом, по мнению критиков, таилась опасность просчетов.
Что ж, каждый имеет право высказать мнение. Вот только сторонники «всестороннего обсуждения» — люди, привыкшие к конференциям и симпозиумам, где если и принимается решение, то никто не требует его исполнения или вообще не обращает на него внимание. Тут чем больше участников и мнений, тем лучше, особено с точки зрения последующих публикаций.
В условиях управления боем, разрешения кризиса, просто руководства заводом или компанией обстановка складывается иная: есть первое лицо, ответственное за принятие решения, группа доверенных лиц, его штаб и, по необходимости, приглашенные эксперты. Время на обсуждение отводится ограниченное, таковы условия кризисного управления — тут необходима краткость, ясность, точность и, главное, ответственность.
Отец и Кеннеди находились в одинаковом положении, решение оставалось за ними. И тому и другому требовалось отделить зерна от плевел. Но в условиях разнобоя и противоречивости мнений, высказывавшихся на Исполкоме, Кеннеди приходилось труднее, времени он затрачивал больше. А от времени в условиях кризиса зависит многое, если не все. Так что с точки зрения эффективности командный штаб по управлению кризисом в Кремле представляется мне эффективнее аморфного белодомовского
