Архипов, Дубивко, Кетов и Шумнов. На каждой лодке шесть торпедных аппаратов, запас в восемнадцать торпед, одна из них — атомная.
До места добирались с трудом, пришлось преодолеть три противолодочных рубежа: у мыса Нордкап, потом в районе Исландии и последний, самый тяжелый, протянувшийся между Азорскими островами и Ньюфаундлендом. К цели пришли три подводные лодки, одной из-за поломки пришлось с полпути повернуть назад.
Теперь они приготовились ко всему. Как через много лет вспоминал Рюрик Кетов, командир одной из подводных лодок, начальник штаба Северного флота адмирал Рассоха на прощание напутствовал их: «Применять спецоружие (ядерные торпеды. —
Когда все разошлись, президент попросил брата встретиться с Добрыниным.
Роберт поспешил к телефону. Свидание состоялось в посольстве в половине десятого вечера. Разговор получился нелегким. Со времени их последней беседы, казалось, мир перевернулся. В прошлый раз посол убеждал брата президента в невозможности даже представить себе наличие наших ракет на Кубе.
Теперь переполненный обидой Кеннеди кипел от возмущения, перечисляя успокоительные заявления ТАСС, письма отца, заверения Громыко.
— Президент вам поверил и оказался обманутым, — звучало главной темой обращения к Добрынину.
Все это снова напомнило мне историю с У-2, только стороны как бы поменялись местами, с одним существенным отличием: в мае 1961 года отец ограничился громогласными заявлениями, сейчас американский президент изготовился к решительным действиям.
Добрынин не успел получить новых инструкций из Москвы и продолжал отрицать очевидное. По его словам, никаких ракет на Кубе не существовало.
Наконец эмоции исчерпались, и Кеннеди задал вопрос, ради которого он пришел: «Будут ли советские суда продолжать рейсы на Кубу, несмотря на объявление блокады?»
Добрынин подтвердил: «Никаких изменений в инструкциях». «Но это может закончиться войной», — как-то обреченно произнес Роберт Кеннеди. Добрынин в ответ только пожал плечами. В заключение условились сделать подобные встречи регулярными, но проводить их глубокой ночью, чтобы не привлекать внимание любопытствующих журналистов. Разговор исчерпал себя.
Попрощавшись, Роберт поспешил в Белый дом. Посол начал готовить шифровку в Москву.
Дело это было непростым. В те дни информация из Советского посольства попадала в Кремль кружным путем. Спустя много лет Добрынин с юмором рассказывал, как все происходило. Написание донесения, формулирование предложений, от которых могла зависеть судьба обеих стран, шифровка — представлялись не самым трудным делом. Главное наступало потом. Так как связь с Москвой у посольства отсутствовала, оно заключило договор на передачу своих сообщений с телеграфной компанией Вестерн Юнион. Это, кстати, облегчало деятельность ЦРУ, не требовалось заниматься радиоперехватом, копии зашифрованных посланий поступали в Лэнгли раньше, чем в Москву.
Отправка телеграммы начиналась со звонка в местное бюро компании, вызова их представителя. После лихорадочной, часто ночной работы наступала пора томительного ожидания посыльного. Наконец он появлялся. Обычно приезжал беззаботный улыбающийся негр, передвигающийся на велосипеде. Послание от президента к Председателю Совета министров или отчет о беседе в Министерстве юстиции ложились в его объемистую сумку рядом с телеграммами, извещающими о свадьбе, рождении наследника и похоронах дедушки. Расписавшись в книге, посыльный двигался дальше по своему маршруту.
Дойдя до этого момента, Добрынин как бы невзначай бросил:
— Если бумаги оказывались уж очень важными и срочными, вслед за велосипедистом отряжался служащий посольства пошустрее. В его задачу входило следить, чтобы наше письмо вместе с почтальоном не застряло в какой-нибудь придорожной пивной. Правда, случаев таких не отмечалось, но мы неизменно держались начеку.
В Белом доме президент с нетерпением ждал вестей. Блокада, точнее, ее практическая реализация на сегодня стала для Джона Кеннеди главным. Комитету начальников штабов, главнокомандующему Атлантическим флотом, единодушно поддержанным прессой, все казалось ясным: останавливать каждого пересекающего линию дозора для обыска, строптивых расстреливать в упор. К счастью, не им, а президенту предстояло принять окончательные решения, проскочить между Сциллой и Харибдой — не перейти грани, за которой маячила война, и не проявить слабости. В Вашингтоне к завершению катился вечер 23-го, а в Москве уже просыпалось утро 24-го. И у отца не было вопроса важнее и сложнее. Над ним, так же как над президентом, нависло грозное слово «блокада». Вчера вечером после обсуждения на Президиуме ЦК он отдал распоряжение двигаться вперед, невзирая ни на что. Флаг великой державы не должен склониться перед произволом янки в открытом океане. Они опираются на силу, но и мы не из слабых. Решение приняли, но спокойствие не приходило. Перед отцом стояла та же дилемма: как, не поступившись достоинством великой державы, удержаться от рокового шага, не совершить рокового просчета, не перейти грани.
Грань эта весьма призрачна, почти невидима.
Визит Роберта Кеннеди к послу Добрынину не принес облегчения. Когда он вернулся в Белый дом, то застал брата в компании английского посла Дэвида Ормсби-Гора. Они тихо беседовали у камина. Речь шла, конечно, о Кубе, о блокаде, о Хрущеве. Ормсби-Гор был старым другом президента, одним из немногих, кому он безоговорочно доверял. Президент позвал его, чтобы выслушать мнение «со стороны». Его советники за эти дни попритерлись, острота восприятия притупилась.
Роберт, не стесняясь посла, подробно рассказал о беседе с Добрыниным. Ситуация прояснилась, но не облегчилась. Чтобы не ошибиться, необходимо узнать, что думают в Москве. Без этого игра пойдет вслепую, каждую минуту можно сделать неверный шаг.
Джон Кеннеди предложил устроить немедленную встречу с отцом. Разговор один на один должен снять недоговоренности.
Такая же мысль пришла в голову и отцу. В своем ответе Бертрану Расселу он писал, что выход из создавшегося кризиса можно отыскать в безотлагательной встрече на высшем уровне. Отец немного хитрил. Организация встречи требовала времени, в самом лучшем случае нескольких дней. За этот срок ракеты приведут в боевую готовность и разговор пойдет на равных. Этих нескольких дней так не хватало отцу. Пока Куба, по существу, находилась на положении заложницы у Соединенных Штатов.
Возможно, Кеннеди подумал о том же. А быть может, по другим причинам, но идею о встрече с отцом, пришедшую ему в голову, после недолгого раздумья он сам и отбросил.
Решение о блокаде вступало в силу в 10 часов утра 24 октября. В Москве в этот момент пробьет 6 часов вечера. На оценку обстановки и принятие решения отводилось очень мало времени, наступал жесткий цейтнот. Советские суда находились в непосредственной близости от выстроившихся в заградительный заслон американских боевых кораблей. В условиях спешки вероятность ошибочного, недостаточно взвешенного решения возрастала.
Рассудительный Ормсби-Гор посоветовал Кеннеди дать Москве больше времени на раздумья. Сделать это можно, передвинув линию блокады ближе к Кубе.
Президент принял совет и, тут же позвонив Макнамаре, приказал передвинуть к утру рубеж перехвата на триста миль. Теперь он располагался в пятистах милях от острова. На том в Вашингтоне бурный вторник и закончился.
На самом деле, новое решение мало что изменило по существу. Советские суда шли сплошным потоком, и некоторые из них только недавно миновали восьмисотмильный рубеж и теперь находились на подходе к пятисотмильному. Об этом в Белом доме не подумали. Запас времени, предоставленный Москве, не увеличился.
Сейчас участников той грандиозней эпопеи остается все меньше, Каждое свидетельство — на вес золота. Мне удалось связаться с Иваном Федоровичем Сепелевым, в 1962 году командовавшим теплоходом «Волголес». Вооружение на Кубу он возил дважды. В августе «Волголес», как и подобает судну с таким названием, разгружал пиломатериалы, доставленные в английский порт Гулль из Архангельска. Там его
