стороны. Теперь оставалось ожидать шести часов вечера.
Отец, как и Роберт Кеннеди, не хотел давать пищу для досужих домыслов. Он предложил перенести заседание к нему в резиденцию.
— Журналисты дежурят на Красной площади, считают сколько окон вечерами светится в Кремле. Давайте не будем доставлять им удовольствия, — невесело пошутил он.
В доме № 40 на Ленинских горах под заседание оккупировали обширную столовую. Обычно настежь распахнутые двери тщательно прикрыли. Разговор едва теплился. Наконец в соседней со столовой гостиной раздался резкий звонок телефона правительственной связи. Отец поспешил поднять трубку.
Все это время я сидел в своей комнате, читал. Вернее, пытался читать, все мои мысли крутились вокруг происходящего в расположенной напротив моей двери столовой. То и дело я ловил себя на том, что вслушиваюсь в невнятно звучащие там голоса. Однако разобрать, о чем говорили, не представлялось возможным.
Зато разговор отца по телефону я слышал отчетливо. Из его слов я понял, что столкновения не произошло.
Вскоре гости стали прощаться. После их отъезда мы с отцом отправились на прогулку. Отец выглядел усталым, шагал по асфальтированной дорожке молча, и я не стал одолевать его расспросами.
Отец нервничал. Нервничали и американцы. Утром президент Кеннеди прежде всего справился о поведении советских судов. В океане ничего не изменилось, как будто не было его обращения к народу, решения Организации американских государств, прокламации об установлении блокады. Корабли как ни в чем не бывало следовали своим курсом, с каждым часом приближаясь к линии, отделяющей сегодняшний мир от завтрашнего.
Ничего не оставалось, как принять высказанные во вчерашнем письме из Москвы слова отца о непризнании им законности пиратских актов, нарушающих общепринятые правила свободы судоходства в открытом море. Подходило время решения: или осуществить перехват или… пропустить, признать свое собственное заявление, решение президента США несостоятельным.
Отступление к пятисотмильному рубежу ничего не дало. Соприкосновению сторон суждено было произойти не позднее полудня. Потом уточнили — первое советское судно пересечет линию блокады между половиной одиннадцатого и одиннадцатью.
Через четверть века Роберт Макнамара вспоминал, как президент поручил ему еще раз связаться с командующим флотом. Джон Кеннеди засомневался, правильно ли адмирал понял его последнее распоряжение: «Огонь открывать только по винтам и только с санкции президента». Ошибка могла обойтись чрезвычайно дорого.
Макнамара немедленно позвонил в штаб Атлантического флота. Адмирал Джордж Андерсон находился там последние дни неотлучно. Вопрос министра обороны о том, что он предпримет в случае неподчинения советских судов, его, казалось, несколько удивил. Он четко и твердо ответил, что намерен действовать по уставу: сначала предупредительный выстрел впереди по курсу, а если это не подействует, то придется перейти к стрельбе на поражение.
Макнамара просто ахнул! Подозрения президента оказались пророческими. Адмирал только что объяснил ему, как он собирается развязать третью мировую войну!
— Огонь открывать только после получения подтверждения из Белого дома, — взяв себя в руки, приказал Макнамара.
— Вы что же, решили отменить военно-морской устав? — с некоторой долей издевки переспросил Андерсон.
— Таков приказ президента, — отрезал Макнамара.
Ссылка на главнокомандующего возымела свое действие, командующий флотом недовольно отреагировал кратким: «Есть, сэр».
А если бы Кеннеди не пришло в голову перепроверить, как его решения интерпретировали в штабах?
Между тем советские суда невозмутимо продолжали движение вперед, к четко обозначенной застывшими в ряд военными кораблями США линии, Пересечение которой заставит принять решения в Белом доме и Кремле. Какие? Этого пока не знал Кеннеди, не знал и отец.
В смертельной гонке определились два лидера «Юрий Гагарин» и «Комилес». Что вез «Комилес», я не знаю, а груз «Гагарина» известен: заправщики и установщики для одного из полков ракетной дивизии, а так же штаб полка во главе с его начальником. Судну, названному в честь человека, впервые прорвавшегося в космос, теперь предстояло первому преодолеть совсем иной рубеж. Или не преодолеть…
«Наступил тот момент, к которому мы готовились, хотя и надеялись, что он никогда не наступит. Сознание опасности и беспокойства тучей нависли над всеми нами. Особенно это чувствовал президент», — так охарактеризовал состояние, царившее в то утро в Белом доме Роберт Кеннеди.
Вскоре положение еще более усугубилось. С крейсера, которому поручили первый перехват, передали, что оба советских судна сошлись и следуют скула в скулу, а между ними прослушиваются винты подводной лодки.
Макнамара доложил президенту, что на подмогу крейсеру срочно вышел авианосец «Эссекс», вылетели противолодочные вертолеты. Согласно действующей инструкции, с «Эссекса» гидролокаторами потребуют от лодки всплыть, а если она не подчинится, начнут ее бомбить глубинными бомбами со слабыми зарядами, неспособными причинить вред ее корпусу, но создающими невыносимый грохот. В других условиях это средство всегда приносило успех. Преследуемая лодка всплывала, и ее капитан, поднявшись в рубку, получал возможность выразить свое мнение о происшедшем. Но тогда обе стороны знали, что идет игра. А сейчас? Какие инструкции у командира лодки? Вряд ли ему приказано подчиняться командам, подаваемым с американского авианосца.
Только слова очевидца могут позволить хотя бы приблизительно обрисовать, что творилось тогда в Белом доме. Снова Роберт Кеннеди.
«Кругом стоял гул голосов, но я ничего не различал, пока не раздался голос президента: 'Нельзя ли как-нибудь избежать столкновения с подводной лодкой?'
— Нет! — ответил Макнамара. — Это слишком опасно для наших кораблей. Другого выхода нет…
Решительный момент наступил».
И дальше:
«Я думаю, эти несколько минут были самым большим испытанием для президента. Стоит ли мир на грани уничтожения? По нашей ли вине? Из-за оплошности? Может быть, мы что-то упустили, чего-то недоделали? Или сделали не так? Ладонью одной руки он прикрывал рот, пальцы другой сжимались и разжимались. Лицо его вытянулось, и взгляд словно посеревших глаз был грустно напряженным. В течение нескольких мгновений казалось, что никого другого здесь нет и что он больше не президент…
Президент Кеннеди развязал ход событий, но он больше не властен над ними. Ему остается только ждать!»
Можно себе представить ощущения капитанов двух небольших сухогрузов и командира обреченной в глубине подводной лодки, над которыми нависала стовосьмидесятикорабельная громада Атлантического флота США.
До линии блокады оставались считанные мили, когда корабельные радисты «Гагарина» и «Комилеса» сообщили капитанам о приеме срочного шифрованного сообщения из Москвы. Побежали за шифровальщиком, он тут был человеком новым, пришел только на один рейс. Ни до, ни после, ни «Гагарин», ни «Комилес» не связывали свою судьбу с государственными секретами. Время тянулось медленно, казалось, он возится со своими кодами целую вечность. Американские корабли приближались со стремительной быстротой, донельзя хотелось замедлить ход, но команда, полученная из Москвы, предписывала игнорировать все это скопище силы. Наконец, гремя по стальному трапу подкованными башмаками, на мостик влетел шифровальщик. Лицо его было бледно, в руке белела бумажка расшифрованного приказа.
— Вот, — только и смог выдохнуть он. Шифрограмма содержала всего несколько строк. Капитан,
