сдерживать военных. Он просит ускорить позитивный ответ из Москвы».[96] Большаков пообещал незамедлительно передать информацию по назначению.
Между тем полеты американских самолетов над Кубой Исполком не отменил. В соответствии с графиком на разведку в 3 часа дня вылетела шестерка F 8U-IP. Пилоты уже знали о печальном происшествии, такие новости в авиации всех стран распространяются быстро. Сомнений не оставалось, их, как и У-2, встретят огнем. Поэтому летчики жались к земле, пытались прикрыться любым бугорком. Спасти их могли только внезапность и скорость — пронесся с ревом над головами защитников и был таков. Маршрут — обычный, над Сан-Кристобалем и Сагуа-ла-Гранде, задача та же — фотографирование строящихся ракетных позиций.
Двум пилотам повезло, их самолеты забарахлили еще на подходе к острову, пришлось возвращаться. Четверых оставшихся кубинцы встретили огнем зенитных пушек. Сбить никого не удалось, но по возвращении на аэродром техники насчитали в крыльях не одну пробоину от тридцатисемимиллиметровых снарядов.
Доложили Кеннеди. По всему выходило, что сбили У-2 не случайно. Конфликт разгорался. Сторонники немедленной атаки позиций средств ПВО получили еще один аргумент в свою пользу. Решение оставалось за Исполкомом. До заседания оставалось около получаса.
Дин Раек никак не мог понять, почему во второе письмо отца вклинились турецкие ракеты, и решил докопаться до истины. Он попросил. Скэйли встретиться с Фоминым и попытаться прояснить обстановку. Ни Раек, ни Фомин, ни Скэйли не знали о состоявшемся накануне разговоре в советском посольстве. Встреча произошла в 4 15 дня. Скэйли давил на Фомина, кричал, обвинял его в двойной игре. В конце концов он пригрозил: «Теперь вторжение на Кубу дело нескольких часов». Фомин оправдывался, ссылался на плохую связь, заверял, что недоразумение вот-вот рассеется, посол с минуты на минуту ожидает сообщение из Москвы. Правда, какое, он не сказал, и говорить ему было нечего. Последнее послание только что передали по радио и по дипломатическим каналам, теперь в Вашингтон добирался подписанный отцом уже известный всему миру текст.
На том и расстались. Скэйли, не мешкая, отпечатал краткий отчет и передал его Дину Раску. Встретиться им не удалось, началось заседание Исполкома Фомин тоже не терял времени. В своей шифровке в Москву он предупреждал: обстановка вновь раскалилась. Высадка десанта может начаться в ближайшее время, возможно, завтра. Далее он транслировал вопрос Скэйли: каким образом возник вопрос о «Юпитерах» в Турции?
В Москве время перевалило за полночь, наступило воскресенье.
Когда в 4 часа в Белом доме вновь собрался Исполком, президент открыл заседание словами: «Завтра, в воскресенье, атаки не будет». Он хотел еще раз попытаться нащупать почву для мирного исхода. Государственный департамент доложил проект ответа Москве. В нем приводились возражения против требований отца о выводе американских ракет из Турции.
Мнения разделились. Президент внутренне склонялся принять второе письмо отца. Ведь он сам санкционировал обмен Р-12 на «Юпитеры». Однако его поддержал только Роберт. Остальные члены Исполкома, ничего не знавшие о достигнутой накануне договоренности с Добрыниным, хором возражали. Для такого решения требовалось получить согласие НАТО, уговорить Турцию. Пока в Европе отреагировали отрицательно. Джон Кеннеди попал в ловушку: с одной стороны, он дал согласие Москве, с другой — он не хотел ссориться с НАТО.
Когда казалось, что выход отыскать не удается, с сумасшедшей идеей выступил Роберт Кеннеди. По его мнению, в ответе президента не следует спорить с оппонентом, надо добиваться положительного решения. Пусть даже без учета каких-то важных деталей. Зачем упоминать о ракетах в Турции? В первом письме о них не говорится ни слова. Поэтому лучше ответить на него, а там видно будет. Его поддержали Тед Соренсен и еще кое-кто из присутствующих.
Президент считал такую постановку вопроса нереалистичной: как это советский премьер согласится отбросить свое собственное послание, к тому же переданное московским радио по всему свету? Тут вмешался бывший посол в Москве Томпсон. Он считал опасения, связанные с несговорчивостью Хрущева, неосновательными. Томпсон достаточно хорошо изучил отца: по его мнению, такое резкое изменение позиции от первого письма ко второму свидетельствовало о наносном, поверхностном характере вновь возникшего требования обмена ракет. Оно навеяно конъюнктурой, и прагматичный политик, а именно так характеризовал бывший посол отца, цепляться за него не станет. Если, конечно, сочтет сложившуюся обстановку достаточно серьезной.
Томпсон считал, что отец принял кардинальное решение в момент написания первого письма, а затем что-то толкнуло его на ужесточение позиции. Посол не понимал, что, но вычислил все верно. Только Кеннеди знали, что подтолкнуло отца.
Президент поверил Томпсону и предложил брату вместе с Соренсеном написать новый вариант ответа.
Пока же Исполком занялся обсуждением планов на завтрашний день. Основной вопрос: как поступить с разведывательными полетами? О том, чтобы прекратить или приостановить их, никто не заикался, но и подвергать летчиков угрозе присутствующие не считали возможным. Снова зашла речь об уничтожении одним ударом зенитных ракетных установок. Тем самым расчищалось небо не только для разведывательных полетов, но и для будущего вторжения.
Мнения разделились… Решающее слово осталось за президентом. Атаку на батареи отложили. Одновременно отменили и воскресный утренний полет У-2. Опыт свидетельствовал, что высота перестала служить защитой и он превратился в идеальную мишень для ракет. Юркие низколетящие разведчики имели больше шансов выжить, проскочить мимо артиллерийских позиций. Ракеты на малых высотах неэффективны.
Члены Исполкома знали, что зенитные ракеты находятся под советским командованием, а пушки принадлежат кубинской армии, но не делали между ними различия. В Вашингтоне не сомневались, что Кастро слепо повинуется командам из Москвы. В случае повторной атаки разведывательных самолетов должно было последовать немедленное уничтожение зенитных установок.
Совершилась роковая ошибка. После строгого указания отца полеты У-2 стали безопасными, чего нельзя сказать о низколетящих самолетах. У кубинских зенитчиков продолжал действовать приказ уничтожать любой чужой самолет, появившийся над островом.
Первый вылет в воскресенье 28 октября назначили на десять утра.
Тем временем родился второй вариант ответа отцу. Он звучал куда солиднее первого: никаких вопросов, никаких споров. По всем пунктам президент соглашался. Правда, с некоторыми оговорками. Президент сам окончательно отредактировал письмо. Оно получилось недлинным. Через полчаса принесли набело отпечатанный экземпляр. Джон Кеннеди подписал его и передал Дину Раску: можно отправлять. В 8.05 вечера вашингтонского времени, в 4.05 утра по Москве, послание получили в посольстве США в Москве. Посол Колер даже не пытался дозвониться до МИДа. На то имелись свои причины. По примеру отца, Кеннеди, не мешкая, передал письмо прессе. Так что остаться не замеченным в Москве оно не могло.
Официально текст послания получили в Министерстве иностранных дел только в половине одиннадцатого утра в воскресенье.
Президент писал:
Дорогой господин Председатель!
Я с большим вниманием прочел Ваше письмо от 26-го октября и приветствую Ваше желание искать пути быстрого разрешения кризиса. Однако первое, что для этого требуется, — прекращение работ по сооружению на Кубе ракетных баз и демонтаж всех установок с наступательным вооружением, — в рамках договоренности в ООН. Предполагая, что эти меры будут проведены безотлагательно, я дал инструкции моим представителям в Нью-Йорке, которые позволят им выработать к концу текущей недели — совместно с и.о. Генерального секретаря и с Вашими представителями — соглашение об окончательном урегулировании кубинского вопроса соответственно предложениям, в общих чертах выраженным в Вашем письме от 26-го октября. Эти предложения, если я их правильно понял, кажутся вполне приемлемыми и сводятся к
