существовали парой.
С «Луной» обстояло полегче. Ее выпускали серийно, в основном с обычным зарядом. Атомных боеголовок производилось немного.
О минах и фугасах отец и слушать не хотел. Ссылки на американцев на отца не действовали. Он давно привык к угрозам в случае невыделения средств оказаться в хвосте. Он придерживался своей точки зрения: если протратишься на все эти «игрушки», то уж точно проиграешь. Американцы, если им нравится, пусть бросают деньги на ветер. По мнению отца, если начнется ядерная война, то будет не до поля боя.
Когда отца отправили в отставку, с Брежневым Гречко договорился без труда. Леонид Ильич «вошел в положение». Одних атомных пушек произвели более семи тысяч, счет тактических и ядерных боезарядов также пошел на тысячи, потом перевалил четырехнулевую отметку и покатился дальше…
После обеда снова собрались в конференц-зале. Предстояло обсуждение и принятие решений.
Начали с ракет. Кому отдать предпочтение? За обедом отец перемолвился на эту тему с Козловым и Брежневым. Ему приглянулись предложения Челомея, и ракетные КБ с государственных позиций загружались рационально: тяжелую Р-36 — Янгелю, а легкую УР-100 пусть проектирует его конкурент, — но он хотел подтверждения. К тому же отец не забывал, что там работаю я, и мое присутствие создавало для него определенные осложнения. Всегда могут кивнуть: «Знаем, чем вызвана такая благосклонность». В те дни на эту тему ходило немало сплетен, а в последующие годы языки и вовсе развязались. Нашлись ретивые чиновники, с удовольствием списавшие свои просчеты на «понятное пристрастие» отца к «одной известной фирме». Мне ни оправдывать отца, ни оправдываться самому некорректно, да и бессмысленно.
Козлов и Брежнев поддержали отца.
На заседании отец высказался за Челомея. Янгель выглядел просто убитым. Устинов расстроился. Желая поддержать Михаила Кузьмича, отец стал говорить добрые слова о его больших заслугах, о важности работы над 36-й ракетой, о государственных интересах, требующих рассредоточения усилий. Слова не утешали, а только бередили рану.
С этого заседания Совета обороны началась история создания советской ракетной мощи. Вышедшее через месяц 30 марта 1963 года постановление правительства задало сроки и оговорило конкретные параметры первой советской массовой межконтинентальной ракеты.
Ее первый пуск произведут всего через два года, 19 апреля 1965 года. 24 ноября 1966 года первые полки межконтинентальных баллистических ракет 8К84 (так в армии называли УР-100) в шахтном исполнении заступили на боевое дежурство.
21 июля 1967 года все мыслимые испытания завершились, и военные подписали акт об официальном приеме ракеты на вооружение.
Дальше зашла речь о кадровых перемещениях. Отец задумал продвинуть вверх Устинова, поручив ему координацию деятельности совнархозов в масштабах страны. Предполагалось создать новый орган — Высший совет народного хозяйства и председателем его в ранге первого заместителя председателя Совета министров СССР сделать Устинова. На его место отец предложил назначить недавнего директора янгелевского завода, а ныне председателя Госкомитета по оборонной технике Леонида Васильевича Смирнова. Во время своего посещения два года назад отец отметил ухоженность предприятия и деловитость его директора. Да и в ракетах он специалист, и министр хороший.
В последние годы отец предпочитал выдвигать на самый верх людей производства. К сожалению, без особого успеха. Новички быстро осваивались и становились кондовее стариков.
Казалось, заседание подходило к концу. Основной вопрос о новой ракете разрешился, оставались мелочи. Однако бывает, когда, казалось бы, пустяк взбухает, увлекает собравшихся в дискуссию, разрастается в проблему.
Разговор начал Малиновский. До этого он насупленно молчал. В течение всего заседания едва ли произнес несколько слов.
По его мнению, дела в армии с личным составом обстояли неладно. В середине 1960-х годов приходят служить дети, рожденные в годы войны. А какая тогда была рождаемость?! Мужики все на фронте. Сейчас призывать некого, подразделения не добирают численности личного состава. Особенно вредными министр считал различные льготы, позволявшие получить отсрочку, а то и вовсе уклониться от призыва.
К Малиновскому присоединился Гречко. Основное зло ему виделось в освобождении студентов от военной службы. Он доказывал: студент, пройдя армию, станет настоящим мужчиной, служба пойдет только на пользу. Гречко выступил также и против военных кафедр, выпускающих из высших учебных заведений офицеров запаса. Не нравились они ему своей штатскостью, неумением командовать, незнанием воинской службы. Кафедры надлежало закрыть и увеличить набор в военные училища.
Гречко спешил высказать наболевшее, срывался порой на скороговорку. Другая ошибка, за которую, по его мнению, сейчас приходится расплачиваться, это сокращение сроков службы в армии с трех лет до двух, а на флоте — с четырех до трех. Это было непростительное решение: техника все усложняется, обучение занимает все большее время. Солдат и послужить не успевает, как подходит пора демобилизации. Получается не армия, а двухгодичные курсы. Он предлагал восстановить старый порядок и, более того, в родах войск, оснащаемых особо сложной техникой, продлить службу до четырех лет, а возможно, и больше.
Гречко закончил. В зале установилось напряженное молчание. Сидевшие за столом маршалы впились взглядами в отца. Чувствовалось, что вопрос не нов и в нем они едины. Только никак не удается убедить главнокомандующего. Отец молчал. Лицо его, еще совсем недавно такое улыбающееся, помрачнело. Маленькие карие глазки так и буравили то Гречко, то Малиновского. Гречко поежился, попытался пошутить, но отец не принял игривого тона, и тот сник.
Отец собрался с мыслями, встал. Говорил он сначала медленно, выдерживая между словами длинные паузы, как бы примериваясь.
Он начал с риторического вопроса: кто кому служит — армия народу или народ армии? Сроки службы, по его словам, сократили не случайно, а после долгих обсуждений. Народному хозяйству требуются рабочие руки, их не хватает везде, куда ни глянь, а тем временем молодые люди, служа в армии, только потребляют и ничего не производят.
— Вы когда-нибудь задумывались, сколько полезных вещей произведут вернувшиеся из армии на год раньше военнослужащие? — он вонзил взгляд в Гречко.
Тот заерзал, не зная, что ответить, но отец и не ждал ответа.
Отец сказал, что, конечно, за три года можно изучить военное дело лучше, чем за два, а за пять еще лучше. Тут он припомнил, что при Николае I служили 25 лет — вот это, наверное, и есть тот идеал, к которому стремится маршал?
Гречко с притворным ужасом отрицательно замотал головой.
Отец заговорил о том, что надо думать в первую очередь об укреплении экономики страны. Если она будет здоровой, то никакие империалисты нам не страшны. Конечно, пока без армии не обойтись, но нужно подходить ко всему разумно, отыскать такое соотношение, когда и хозяйству причиняется меньший ущерб и оборона не страдает.
Отец не возражал: со сложной техникой могут управиться только хорошо обученные специалисты, но тут и пяти лет может не хватить. По его мнению, нужно искать новые пути, а не ломиться в давно закрытую дверь.
— Думать надо, примериваться по-новому, — впервые улыбнулся он. Гречко заулыбался в ответ. Малиновский продолжал мрачно глядеть в пол.
Остальные военачальники ерзали на своих стульях, явно не удовлетворенные.
— Что же касается студентов, — продолжал отец, — то вы просто не понимаете. Иначе и не поднимали бы столь глупый вопрос. Это же надо придумать, мы тратим миллиарды на подготовку необходимейших специалистов, а вы их хвать и ать-два!
Отец даже вспотел от возмущения. Он сказал, что нужно принять решение о военных кафедрах, если они неудовлетворительно работают, выпускают брак, но призывать студентов — это вредительство. Мы живем интересами народа, интересами государства, ему нужны грамотные инженеры, агрономы и другие специалисты, делающие нашу жизнь краше. Их труд и обязана охранять армия. Гречко же, по словам отца, старается все перевернуть с ног на голову: если всех призвать в армию, то защищать будет некого и армия
