нашего совета, действовали на свой страх и риск.
Осенью 1963 года отец несколько раз возвращался к своему разговору с Кеннеди в Вене о возможности объединения усилий в лунном проекте. Тогда он отверг предложение президента о сотрудничестве, опасаясь за военные секреты, и ограничился соглашением о совместной деятельности в области мирного космоса. Это была скорее декларация об обмене информацией, чем серьезная программа работ.
По мере постановки на боевое дежурство все большего количества межконтинентальных ракет взгляды отца трансформировались. Возможность раскрытия перед американскими учеными некоторых наших секретов переставала казаться ужасной. Раньше отца особенно беспокоило, что за океаном узнают, что межконтинентальных ракет у нас раз, два и обчелся. К тому же уровень их боеготовности не шел ни в какое сравнение с возможностями противной стороны. Такая информация, по мнению отца, могла толкнуть горячие головы на превентивные действия. Пока не поздно…
К 1963 году возможность нанесения ответного ядерного удара по территории США по сравнению с 1961 годом изменилась кардинально. Р-16 одна за другой устанавливались на боевых позициях. В сентябре успешно начались летные испытания янгелевской Р-36. Перспективная ракетная программа приобрела законченный вид. Если там узнают, что Советский Союз обладает массовыми межконтинентальными ядерными носителями, вреда не будет. То, что УР-100 только начали проектировать, отца не смущало, — пройдет не так уж много времени, и они появятся на боевых стартах.
Встреча с Королевым и Глушко заставила отца еще раз задуматься о лунной программе. Уж больно дорого Сергей Павлович запросил за свою Н-1. Впервые слова отца, точнее, мысли вслух о возможности заключения соглашения с США об осуществлении лунной программы я услышал где-то во второй половине сентября. Толчком к этому, видимо, послужило состоявшееся 20 сентября выступление американского президента на сессии Генеральной Ассамблеи ООН, в котором он снова предложил нам лететь на Луну вместе. Отец еще ни с кем не делился своими идеями, но я знал по опыту: раз они возникли, то пробьют себе дорогу. Последний раз отец вернулся к этой теме в ноябре, где-то за неделю до трагической смерти Кеннеди. Он сказал, что советский посол Анатолий Добрынин встречался с президентом США, и среди вороха иных проблем Кеннеди упомянул и лунную программу, просил передать в Москву, что его предложение объединить лунные программы наших стран серьезно, и он хотел бы в ближайшем будущем обсудить его в деталях.[108] «Надо подумать, — в задумчивости проговорил отец и добавил: — Очень заманчиво, мы сэкономим кучу денег, не говоря уже обо всем другом». О чем другом, отец не уточнил. Не могу сказать, чтобы эта информация меня обрадовала. Мне казалось, что раскрытие наших секретов противнику чрезвычайно опасно. Сегодня их гнетет миф о нашем превосходстве: мощные носители, таинственное горючее, фантастически точные приборы и кто знает что еще. Но мы-то знаем, что ничего этого нет, наши ракеты, возможно, не хуже, но уж никак не лучше стартующих с мыса Канаверал. В 1957 году, до какой-то степени в 1961-м еще можно было говорить об исключительной грузоподъемности «семерки». Сегодня все это ушло в прошлое, а УР-500 и Н-1 здорово уступают «Сатурну». Я не мог не высказать свои опасения отцу. Он согласился с моими доводами, но выводы у него оказались противоположными. Отец повернул их в подтверждение своей точки зрения: если мы не в состоянии сохранить первенство, то тем более имеет смысл объединить усилия.
Мои страхи насчет военных секретов он не отбрасывал, но считал их преувеличенными. Отец снова повторил признание Кеннеди нашей способности уничтожить Соединенные Штаты. Он только чуть перефразировал свой ответ: «Используем ли мы более или менее совершенные ракеты, не имеет никакого значения. Если там убедятся, что подобное в принципе возможно, все остальные соображения отойдут на второй план. Кеннеди — разумный политик, война так же не входит в его планы, как и в наши. Будем договариваться, решать дело миром. Через шесть лет, когда ему придется уступить свое кресло в Белом доме, мы насытимся «сотками». Так что, даже если их политика претерпит коренные изменения, наша страна все равно окажется американцам не по зубам».
Отец замолчал, разговор иссяк.
О покушении на Джона Кеннеди отец узнал вечером 23 ноября. Накануне он вернулся из Киева, где готовился к очередному Пленуму ЦК и одновременно позволил себе немного отдохнуть. Трудно сейчас припомнить час, но уже совсем стемнело, что неудивительно в конце ноября. Мы поужинали, отец дочитывал вечернюю почту и собирался к себе на второй этаж, когда в гостиной раздался звонок телефона правительственной связи.
Вечерние звонки в резиденцию давно стали редкостью. Отец считал, что делами нужно заниматься на работе, а дома отдыхать. Конечно, если можно назвать отдыхом ежевечернее корпение над грудами бумаг, захваченных из Кремля. Тревожили отца лишь в исключительных случаях.
— Добрый вечер, товарищ Громыко, — проговорил отец в ответ на первую фразу невидимого собеседника. — В чем дело? Что случилось?
Отец долго слушал, лицо его стало сосредоточенным, потом расстроенным.
— Вы позвоните послу, уточните. Возможно, это какая-то ошибка, — сдавленным голосом проговорил он, — потом немедленно перезвоните мне.
Отец положил трубку и, отойдя на середину комнаты, остановился как бы в нерешительности: возвращаться к столу или подождать здесь. Он переминался с ноги на ногу, на лице его застыло горькое выражение.
Я не выдержал, — уж очень необычным показалось поведение отца, — и спросил, в чем дело. Впрочем, не очень рассчитывая на ответ. В таких случаях спрашивать не полагалось.
Неожиданно отец с охотой откликнулся. Вопрос перебил череду невеселых дум. Он сказал, что американцы передали по радио, кто-то стрелял в Джона Кеннеди. Он сейчас в поездке по стране. Дальше — неясно: то ли ранили, то ли убили… Сообщения противоречивые. Да если и вправду совершено покушение, то журналисты вряд ли имеют исчерпывающую информацию.
— Я попросил Громыко уточнить у посла, — повторил отец уже слышанную мною фразу. — Конечно, и у него вряд ли есть точная информация…
После паузы отец как-то отрешенно произнес:
— Если президент жив…
И, не закончив, запнулся. Что он хотел сказать?
Услышав слова отца, мама и моя сестра Лена, читавшие в столовой, бросили свои дела и присоединились к нам. Повисло тягостное молчание. Посередине комнаты стоял небольшой полированный круглый столик и три кресла. Отец кружил вокруг них. Я сел на стул у телефона. Мама с Леной разместились на диванчике у стены.
Телефон молчал. Отец не выдержал. Разыскал по справочнику телефон Громыко и набрал номер. Секретарь ответил, что Андрей Андреевич дома. Отец, назвавшись, попросил, чтобы Громыко перезвонил к нему на квартиру. Через минуту раздался звонок.
Отец с легким неудовольствием осведомился:
— Почему так долго нет известий?
— Заказали Вашингтон, никак не соединяют, — стал оправдываться Андрей Андреевич.
— Какой Вашингтон? — удивился отец.
— Посла, как вы велели, — ответил Громыко.
— Я говорил об американском после, о Колере, — начал раздражаться отец, — если случилось несчастье, его проинформируют в первую очередь. Позвоните ему и сразу, сразу соединитесь со мной.
Отец положил трубку и как-то полуулыбнулся.
— Вот непонятливый. Стал звонить в Вашингтон, в наше посольство, а не к американцам, — пояснил он. — Сейчас перезвонит.
Отец возобновил свое кружение. На сей раз ожидание не затянулось. Андрей Андреевич сообщил, что в президента Кеннеди стреляли в Далласе — столице Техаса. Президент скончался…
Не вешая трубку, отец выдержал паузу, что-то обдумывая, потом заговорил о соболезновании, о нашем участии в траурной церемонии. Громыко ответил, что представлять государство может посол, но мог бы в Вашингтон полететь и он. Он сказал, что, с одной стороны, Кеннеди — глава империалистического государства и нам особо скорбеть о нем не пристало, но, с другой стороны, появление советского министра
