Западноевропейская поэзия XX века

но словно не решаются подняться
завесы век, и гаснут ваши взгляды.

Нет ничего, нет ничего печальней
в приходе тьмы, чем миг, когда на коже
ресницы застывают, как на ложе,
а складки губ лежат еще печальней.

II

Но кто найдет глаза щедрей и глубже,
чем ваши, если солнечное око
погаснет? И какой душе от рока
достался в дар провал грустней и глубже?

Я ничего подобного не знаю,
что бы лучилось столь же величаво
в вечерней мгле — бледна созвездий лава,
бледны цветы. Подобного не знаю.

Но что уравновешивает в жизни
моей души паденья без предела
и ужасы? Не умирает тело,
причастное потусторонней жизни.

С причудливым и зыбким очертаньем
слилась на небе тьмы вечерней пена,
на волосы ложится постепенно
вся эта тьма единым очертаньем,

одной волною и одной рекою
таинственной, упрямо вовлекая
в свои круги и память иссекая,
вторгаясь в разум древнею рекою.

III

Ты, в чьих глазах огромных средоточье
души моей и сердца трепетанье,
плачь надо мною, плачь, сестра страданья,
сестра заката, жизни средоточье.

Чтобы утешиться в минуту скорби,
тебя я создал из чистейшей сути,
нетленный призрак, но в душевной смуте
ты не утешишь глубочайшей скорби.

ПАСТУХИ Перевод Евг. Солоновича

Сентябрь, пора и нам. Повсюду сборы.
Сегодня пастухи мои в Абруццах,
открыв загоны, покидают горы,
влекутся к Адриатике пустынной
и — словно пастбища в горах — зеленой.

Они припали, уходя, к студеной
воде, чтоб вкус родной остался в каждой
груди отрадою в дороге долгой
и верх как можно дольше брал над жаждой.
Сменили напоследок хворостину.

Старинная тропа ведет в долину,
шаги трава густая заглушает,
безмолвная, как медленные реки.
О клич того, кто первым возглашает
о том, что наконец он слышит море!

И берегом уже отара вскоре
идет. Ни дуновенья. Ярким светом
настолько шерсть отбелена живая,
что стала на песок похожа цветом.
Знакомый шум звучит во мне стихами.

Зачем я не с моими пастухами?

ГВИДО ГОЦЦАНО Перевод Евг. Солоновича