Западноевропейская поэзия XX века

Ведь сны посвящаем медлительным тем жерновам!

* * *

«Париж-кораблик в рюмке стал на якорь…» Перевод В. Леванского

Париж-кораблик в рюмке стал на якорь.
Я пью с тобой и за тебя так долго,
что почернело сердце, и Париж
плывет на собственной слезе — так долго,
что нас укрыли дальние туманы
от мира, где любое «Ты» — как ветка,
а я на ней качаюсь, словно лист.

СОН И ЕДА Перевод В. Леванского

Твоя простыня — это полночь.
И тьма с тобою легла.
Целует виски и колени, велит ожить и уснуть.
Она осязает Слово, желанья и думы твои.
И дремлет, сливаясь с ними,
      и тянет душу к себе.
Вычесывает осторожно соль из твоих ресниц,
      и солью тебя угощает,
      и ставит перед тобой
горючий песок мгновений, украденных у тебя.
И то, что было в ней розой, тенями и росой,
ты жадными пьешь губами.

ХРУСТАЛЬ Перевод В. Топорова

Не на моих губах ищи свои уста,
не у дверей — странника
и слёзы — не в глазах.

Семью ночами выше поцелуй живет,
семью сердцами глубже отпирают дверь,
семью цветами позже шумит родник.

СНЕЖНОЕ ЛОЖЕ Перевод Е. Витковского

Глаза, не зрящие мира, в мертвящей сети ущелий. Я иду,
камень на сердце,
я иду.

Лунное зеркало — прямая стена. Вниз.
Блеск, запотевший в дыхании. Пятнами кровь.
Туманные души, еще раз нашедшие форму.
Десятипалые тени — сцепленье.

Глаза, не зрящие мира,
глаза, в мертвящей сети ущелий,
глаза, глаза:

Снежное ложе для нас обоих, снежное ложе.
Кристалл за кристаллом,
во глубине единого часа зарешечены, падаем мы,
падаем, и ложимся, и падаем,

и падаем:
мы суть и быль,
мы плоть от плоти ночи.
В пути, в пути.